Дни моей жизни

В архиве Цахая из Хури мы обнаружили записи на лакском языке — воспоминания о своей жизни под названием «Дни моей жизни». В нашей литературе есть и своя традиция таких произведений, например, «Воспоминания муталима» Абдуллы Омарова, рассказ о своих детских годах Мугуттина Чаринова, воспоминания Курди Закуева о годах своей учёбы в Турции «Шаги жизни» (1968 г.). Свои записи Цахай из Хури сделал незадолго до своего ухода в мир иной (1964–1965 гг.). Они даны в арабской графике (на аджаме). Здесь рассказано о детских годах автора, о жизни семьи, о сельском быте, об адатах. Довольно обширный рассказ обнаруживаем об известном в то время среди лакцев большом учёном из Хури Ибрагиме Хаджи Буграеве, о помощи, которую он оказал, когда автор собирался отправиться в Египет за получением образования. Рассказ доведён до момента, когда Цахай вместе со своим отчимом готовился отправиться в Египет (1911 г.). Транслитерацию с аджама на современный лакский алфавит и подготовку к печати осуществил И.Х. Абдуллаев. Объяснения слов в тексте сделаны самим автором. Некоторые места не удалось прочитать, в таких случаях употребляется знак многоточия. В записях много такого, что даст читателю достоверные сведения о нашем прошлом.

И.Х. Абдуллаев

Начало

Селение Хури является одним из сёл казикумухцев — лакцев, считающихся одной из малых народностей Дагестана. Оно расположено недалеко от Кумуха.

В этом селе в 21-ю ночь после смерти отца родился сын. Ему дали имя «Адигузал»… (Здесь автор своё имя Цахай перевёл на азербайджанский язык, встречающееся у них имя Адыгюзел дал как псевдоним и в дальнейшем использует как Адигузал. По-азербайджански Ады значит «имя», а гюзель «хороший», то есть у обоих имён одно значение — «тот, у кого имя хорошее».— И. Абдуллаев). Мать этого Адигузала много думала о том, кем бы его сделать. У этой матери была и дочь с инвалидностью, родившаяся до смерти отца Адигузала. У дочери было прозвище «Куту» (КъутІу «опрятная»). Хоть правильное имя было Патимат, но в употреблении было Куту.

Мать мальчика Нажават, хотя и была очень талантлива в рукоделии, в кройке-шитье, в производстве сукна, ткачестве паласов и в других делах, к чему были приучены горянки, но у неё не было сколько-нибудь ценного имущества, оставленного мужем или доставшегося от отца в качестве наследства, не было пахотной земли, сенокоса. В связи с этим Нажават встречала большие трудности в содержании детей. …Но Нажават, обладая большим мужеством и достоинством, никому не показывала бедности своего дома, очень мало спала, ночами пряла шерсть, шила тулупы (бартукь).

В 1908 (1327) году у неё была страстная мечта сделать своего любимого Адигузала заметным человеком не только в Лакии, но и во всём Дагестане, и даже на всём Кавказе, ради этого и трудилась самоотверженно.

Её интерес был не столько к богатству, сколько к знаниям. Не найдя другого способа сделать своего сына видным, она вышла замуж за алима Гапиза, слепого на оба глаза. До 11-ти лет мать посылала Адигузала в русскую Кумухскую школу в первой половине дня, а после обеда он должен был учиться в мечети по-арабски. После четырёх классов Адигузалу пришлось прекратить обучение на русском языке. Во-первых, тогда считалось, что если много учиться по-русски, то станешь неверным; во-вторых, слепому Гапизу нужен был поводырь. В то время умение читать и писать на русском языке, написать адрес по-русски уже считалось большим достижением, поэтому небогатой Нажават пришлось согласиться на это.

Учитель школы Гадис Гаджиев из Шовкра очень старался объяснить Адигузалу преимущества русского образования: образованные люди получают большие зарплаты и пользуются почётом. А у мулл, говорил он, зарплаты маленькие, к тому же они относятся к группе людей тёмных, думающих, что людям нельзя изучать науки необходимые для достойного проживания, и для сохранения здоровья, так и в общественной жизни. Он объяснял своему способному и любимому ученику, что Адигузал может стать полезным своему народу и обществу человеком и не хотел отпускать его из школы. Но все его усилия были напрасны.

Адигузал начал обучаться по-арабски. Как бы ему ни казалось затруднительным ходить перед такими же, как он сам, мальчиками, водя за руку своего отчима, слепого Гапиза, он учился у него и у других мулл и алимов. Адигузал часто слышал от своей матери Нажават слова: «Я из тебя обязательно сделаю большого учёного, если даже потребуется заложить себя». Вслед за этими словами, сделав паузу, добавляла: «И ты не человек, если не станешь мужчиной, способным осуществить эту мою заветную цель». Эти убеждённые слова матери, как тавро, впечатывались в чистую душу Адигузала.

Учение Корану

Шести лет от роду от своей матери Адигузал научился чтению Корана дома. На седьмом году она послала его учить Коран к своему отцу Мусе. Это был мужчина 70-ти лет, который занимался обучением чтения Корана сельских детей за деньги или за то, что сами люди давали. Он был сослан Николаем в ссылку в … году, и десятки лет провёл в ссылке…

Комната, где обучались дети, была тёмная, свет проникал через окно без рам, при этом и входную дверь нельзя было плотно закрыть… — её надо было приподнимать на пяте. …

Дети сидели на соломе, положив книги на колени или на плоские камни, при этом мальчики и девочки не видели куска чистой бумаги.

Тех, кто плохо учился, могли закрыть в тёмном хлеву. Там длинная цепь свисала с балки у потолка. Наверно, и взрослые мужчины побоялись бы заглянуть в этот хлев. Большая часть хлева уходила в глубь земли.

В семилетнем возрасте Адигузал был здоровым, крепким мальчиком, любящим подвижные игры. За то, что Адигузал отвлекался во время уроков, дед пригрозил, что оставит его на ночь в хлеву, привязав к цепи. За небольшую вину бил он гибким прутом по рукам, по пять раз по каждой руке. Избиение прутьями не выучивших урок детей зимой, в холодной комнате по холодным рукам вошло в обычай. Как это больно, нельзя передать словами. Это знает только тот, кто испытал.

За время учебы Адигузал повторил Коран, изучил иман, ислам, правила совершения намаза, книги Мухтасар, Уссулуддин и Кифаятул авам. Кроме того, сам научился немного и писать — писал карандашом арабскими буквами на полях Корана. И Коран, и попавший в руки Мухтасар он исписал всякими рисунками, не оставив чистого места на них.

Суровое воспитание матери

Адигузал был единственным сыном Нажават, и она его очень любила. Но она не давала ему знать, что любит его. За каждую провинность беспощадно била. Только погрозив пальцем, внушала ему страх.

Адигузал был очень шаловливым мальчиком, любил играть, быстро забывал, что ему поручили, часто дрался с мальчиками, любил бороться. Мать брала сына с собой в поле: вязать снопы, собирать снопы, бегать за водой. Однажды после обеда она послала его за водой, наказав быстро вернуться — вода нужна была и для питья, и для омовения перед намазом. Адигузал, как всегда, забыл о наказе матери. Вспомнил только тогда, когда солнце закатилось. Мать уже возвращалась с поля. Мальчик побежал в мечеть, якобы он совершал намаз. За этот обман мать завела его в комнату и тонким гибким прутом крепко побила. В это время сестра Куту громко плакала во дворе, жалея мальчика. На её плач прибежала соседка, толкая ногами, выбила дверь из пяты и спасла Адигузала от матери.

В этот день мать заставила Адигузала встать на колени и сделать тавба (покаяние) и потребовала поклясться, что больше никогда не будет врать.

Выбор пути

По мере того, как подрастал её любимый сын Адигузал, бедная щащар (вдова) Нажават всё больше думала о том, станет ли он тем мужчиной, каким она хочет его видеть. (Щащар на лакском языке называют женщину, которая овдовела и изо всех сил старается поднять детей. Разведённую…).

Нажават спросила у неуверенного в себе сироты Адигузала:

«Я хотела бы сделать из тебя большого учёного. О чём ты думаешь, к чему лежит твоя душа? Хочешь или не хочешь учиться? Или станешь лудильщиком, медником станешь, с мастерами подмастерьем отправишься? Твой отец так ждал твоего рождения, но ушёл, не дожив до того дня… Отец, как только стал самостоятельно вести хозяйство, скоропостижно умер. Твои дядья тоже только собой занимаются. И мой отец состарился, сам нуждается в присмотре. Теперь нам неоткуда ждать помощи, кроме как от Бога. Если сами постараемся… Есть старинная пословица: «Если сами работаем, то и Бог помогает», — этими словами Нажават завершила свой разговор.

Адигузал внимательно послушал слова матери, подумал и сказал:

«Дадай, конечно, хорошо было бы, если бы отец был живым. Неплохо было бы, если бы он увидел меня, и я бы его увидел, несколько лет и на заработках побывали бы, и дома стал бы. Но теперь нет смысла говорить о том, что прошло. Этого уже не вернёшь. Мать моя, я знаю, что ты меня любишь. Боль от тех розог ещё чувствую на своей спине. Но я забываю эту боль, как только вспомню прошлую зиму, когда болел и сильно кашлял. Я просил у тебя воды, и ты встала среди ночи, чтобы напоить меня. Этого никогда не забыть. Хоть у меня нет отца, я благодарю Бога, что у меня есть ты. Дадай, я хочу стать образованным, как бы материально трудно нам ни было. Ты же сама говоришь, что достаток от Бога. Может, и у нас появится достаток. Конечно, было бы лучше, если бы я чагуртом (подмастерьем) стал. Через несколько лет стал бы мастером и получал деньги. Но мне бы хотелось стать знающим, развитым, умеющим ответить на любой вопрос алимом».

Нажават подумала: Адигузалу идёт восьмой год. Дед научил его тому, что сам знал. Другим научным книгам он не сможет научить. И ещё подумала: Адигузал мал годами, нельзя далеко посылать учиться. Надо послать мальчика к надёжному человеку. В соседнем селении Хурукра был двоюродный брат отца Адигузала, образованный алим Чиви Магомед. Он был поставлен имамом села и исполнял обязанности дибира, договорившись с джамаатом об оплате за труды 12 туманов в год и вспашке его земли (Дибиром называют муллу, которого сам джамаат нанимает за плату, чтобы он исполнял обязанности религии. Муталим — это обучающийся в те времена ученик, студент Зерно, которое ежемесячно выдавалось муталимам из мечети, за счёт заката от состоятельных людей называлось «напака»).

У Чиви Магомеда в Хурукринской мечети было 9-10 муталимов, которые содержались за счёт напака. Полагаясь на его участие, Нажават обратилась с просьбой взять Адигузала на обучение на два месяца, чтобы мальчик учился с другими муталимами и получал напака. Но дибир Чиви Магомед сказал слова, которые разбили ей сердце: «Из твоего сироты выйдет в лучшем случае такой же алим, как я, на большее можешь не рассчитывать. Научи читать-писать и отправь чагуртом с мастерами». Нажават не посмела возразить родственнику и вернулась домой в слезах.

Разозлившаяся Нажават стала искать другие пути для осуществления своего желания.

Адигузалу было больше десяти лет (1909 г.), когда его мать собиралась выйти замуж за алима Гапиза из Унчукатля. В это время брак (махар) не мог быть заключён ни по шариату, ни по закону. Ни один мулла не имел права заключить брак, пока обе стороны не представят справки об их узденстве или отсутствии узденства. Хуринский кади потребовал от Унчукатлинского кадия и джамаата справку о том, что и у алима Гапиза есть узденство, такое же, как у Нажават…

Очень хорошо, если отцы хорошие. Но немало было в то время плохих детей от хороших родителей, и хороших — от плохих. Ещё никто не смог определить границу этому. Бедная Нажават, смешивая воду совести с землёй достоинства, постоянно думала, куда отправить учиться своего сына Адигузала.

Однажды за обедом Нажават подняла разговор о том, где больше всего развита мусульманская наука. Алим Гапиз сказал: «Как я слышал, самые большие учёные и крупные медресе, мактабы находятся в Египте (в Каире). (Медресе — мусульманское учебное заведение Мактаб — начальная мусульманская школа). Кто сможет туда попасть? У таких бедняков, как мы, откуда на учебу средства? Совершить хадж и вернуться сегодня могут только люди, у которых много денег. Во-вторых, царь Николай учиться в эти страны не пускает. Если узнают, что кто-то туда ездил, то посылают в Сибирь», — так ответил Гапиз на вопрос Нажават.

Но Нажават готова была отдать залог, чтобы вырастить из сына большого учёного. Хорошо подумав, Нажават сказала: «Как бы ни было трудно, я выживу и обеспечу свою нездоровую дочь Кути, не рассчитывая ни на чью помощь. И ты, Гапиз, хотя слепой, но Адигузал зрячий, он доведёт тебя до любого места. Попробуйте отправиться в Египет (Каир), где много этих учёных. И сам расширишь свои знания, и выучишь моего Адигузала. Эти алимы, надеюсь, совершают добрые дела.

Самое трудное — достать средства на вашу поездку. Вторая трудность в том, что царь Николай не пускает мусульман туда учиться наукам. Мы должны серьёзно подумать об этих трудностях, — далее добавила: — Теперь пришло время рассказать о том, какое желание я долгое время таила в душе. Когда я была молодой девушкой, мне нравились мужчины достойные, образованные, правдивые, не терпящие лжи, которые без страха в лицо говорят правду.

Этими качествами был наделён Цахай — отец Адигузала. Он умер — пусть простятся ему все грехи. Муж был лудильщиком и перед любым мужчиной был мужчиной. В тот год, когда он отделился от братьев и отправился в Астрахань на заработки, ему не повезло — море замёрзло, и пароходы не ходили. Всю зиму он проболел. Когда я была на последнем месяце беременности, он умер.

И тогда я поклялась, что, если родится сын, не пожалею ничего, чтобы выучить его на алима. У моих сирот нет ничего, что можно было бы продать. При разделе имущества между четырьмя братьями их отцу досталась земля, где можно посеять три мерки зерна (1 мера весила 16 кг.), сенокос, с которого можно получить один вьюк (ишака) сена. В домашнем имуществе нет ничего особо ценного — ковёр, халича, и я не хочу ничего трогать, что этим сиротам осталось от отца.

После смерти моего отца в наследство мне вместе с сёстрами досталась часть хлевов, где можно содержать скот. Это место я продам, желающих купить много. Этих денег может хватить на вашу поездку в Египет. Во всяком случае, для одного человека точно. Помню, покойный отец, да простятся ему грехи, говорил, что он накопил тридцать туманов, чтобы отправиться в хадж. Но, делясь своим горем, он говорил, что они пропали из-за бездарного, испорченного сына Ханапи, которого приходилось вызволять из разных неприятностей. И за наш хлев дадут если не 30, то 25 туманов. Эти двадцать пять червонцев я согласна потратить на дорожные расходы, чтобы отправить своего сына Адигузала в Египет. Я буду искать покупателей, если ты, Гапиз, решишься поехать. У тебя есть три-четыре брата, которые ходят на заработки, есть отец, который был в хадже. Если ты решишься на такое дело, твои родственники тоже могут помочь, ведь ваш дом довольно состоятельный».

Такой разговор не мог не понравиться образованному Гапизу:

«Если по закону царя Николая нельзя ехать туда на учёбу, то надо найти другой способ, чтобы попасть за границу (в Турцию, Англию). Возможно, лечить глаза, поскольку хороших глазных врачей здесь нет. Человека должны выпускать лечиться в любое место».

В результате пришли к решению, что Адигузал и Гапиз отправятся в Египет. Стали готовиться к отъезду. Бедная Нажават и днём и ночью занималась подготовкой, теперь её мечты близки к осуществлению. Своему любимому Адигузалу она сшила сменное нижнее бельё и верхнюю одежду — бешмет, черкеску. Сшила и толстый сюртук, чтобы сын по дороге не простудился. А вместо тулупа по совету известного Ибрагима-Хаджи Буграева из Хури заказала красиво сшитую андийскую бурку.

Уроки Ибрагим-Хаджи Хуринского

Ибрагим-Хаджи был по-мусульмански образованным алимом. Старый аксакал побывал не только в хадже, но и, путешествуя по миру, посетил много стран, многое видел и знал. Старость заставила его теперь сидеть дома, но когда он услышал, что мы отправляемся в Египет, то вспомнил свою молодость и пригласил нас к себе в дом для разговора. Много полезного для путешествующих по миру людей услышал Адигузал от старого Ибрагима-Хаджи: о местах, которые он видел, о людях, о царях, с которыми он встречался, о подарках, которые он им преподносил и что испытал в своей жизни.

Ибрагим-Хаджи рассказал, как он трижды побывал с подарками у египетского царя, что отдал их в музей, который находится в сокровищнице царя. Когда он первый раз поехал к царю, он преподнёс ему саблю, серебряные ножны которой были украшены узорами на позолоте и эмалью. Клинок сабли, как пояс, можно было обернуть вокруг талии мужчины. Сабля типа «мисри тур» («египетская сабля») была украшена знаменитыми кубачинскими и лакскими мастерами. Её оценили в 50 червонцев (500 рублей). Но Египетский царь (хидави) дал Ибрагим-Хаджи в благодарность 120 червонцев. Это равнялось 1300 золотым николаевским рублям.

Когда он поехал во второй раз, привёз тому же царю револьвер типа «крым мажар», с украшенной золотом рукояткой. В прежние времена и во время бунтов, в боевых действиях на войне, у цибиканов (предводителей) он был самым надёжным оружием.

Последним подарком, который Ибрагим-Хаджи привёз царю, был Коран, написанный самым известным в Дагестане писцом Салихом из Кума. Обложка Корана тоже была красиво украшена серебром и золотом с перегородчатой эмалью. Коран тоже был помещён в Музей.

Образованный алим Ибрагим-Хаджи рассказал и о том, как в последний приезд его обидел главный паша у хидави. Правитель принял его хорошо, спросил, что бы он хотел получить в благодарность за подарок. Хаджи сказал, что ему ничего не надо, он приехал не продавать его, а хочет отдать его в царскую казну как памятный подарок. Хидави тогда спросил у Хаджи: «Что ты здесь покупаешь для своих мусульман, в чём они нуждаются?» Хаджи рассказал, что у них алимы сами переписывают книги, чтобы читать, а он является торговцем книгами. Когда он рассказал, что в Дагестане нуждаются в мусульманской научной литературе, то хидави позвал главного пашу, ведающего государственными книгами, и приказал выдать Ибрагим-Хаджи нужные научные книги, сколько и какие он захочет. Пусть их отдают и в мечети на пользу народа. Но паша, по-видимому, был недоволен Ибрагимом-Хаджи, поскольку он ни разу не преподнёс ему никакого подарка.

Не зная о намерениях паши, Ибрагим-Хаджи пошёл в библиотеку и дал большой список книг по разным отраслям знаний, самых дорогих, редких книг. По приказу хидави книги багажом были отправлены до Батуми. Когда Хаджи вручали доверенность об отправке груза, вес книг достиг 150 пудов (две с половиной тонны). Хаджи подумал, что, если книги дойдут до дома, то у него будет столько добра, что хватит и для внуков.

Но паша, отправлявший книги, поступил по-другому. Почти на всех книгах, за исключением небольшого их количества, на первой и на последней странице каждой книги нестираемой тушью была поставлена крупная синяя печать. На печати были такие слова: Ли-авкьафу-л-хуссувссияту-л-хидайвия, что значило: «Сам хидави специально эти книги вакфу сделал». Когда Хаджи увидел на книгах печати с этими словами, у него волосы встали дыбом.

(Книгами вакфу называются книги, которые не могут принадлежать отдельному человеку, каждый человек может пользоваться ею. То есть, что бы ни дали в качестве вакфу, оно является общественным достоянием, никто не вправе ни продать, ни подарить такое имущество, по шариату…).

Хотя Ибрагим-Хаджи испытал много трудностей, чтобы доставить из Батума эти 150 пудов книг домой, но эти книги доставили ему огромную радость… Его дом наполнился книгами больших алимов, которых в Дагестане не видели, о которых не слышали. Старый Хаджи вспомнил несколько старых пословиц: «Бродячей собаке достаётся или кость, или камень по голове», «Чем льву, лежащему на одном месте, бродячей собаке добычи достаётся больше», «Если рядом спокойно будут лежать огниво и кремень, из кремня никогда не высечь огонь. Если нам для освещения нужен огонь, то надо ударить кремнем по огниву».

 «Иди, Адигузал, пусть твой путь будет удачным. Трудись и скоро станешь мужчиной. Постарайся постичь науку, получить знания. Разве это не счастье, не повод для зависти, что ты в таком малом возрасте идёшь за знаниями, за наукой к источнику знаний?

Большое спасибо твоей матери Нажават, что сочла своим долгом сделать из тебя учёного, несмотря на бедность своего очага, и не отправила тебя в подмастерья».

Ещё Хаджи сказал: «Я за свою жизнь семь раз ходил в хадж, трижды ходил в Египет. Ходил в Алжир, Тунис, посмотрел там их королей, на их богатство и бедность. Увидел, как равнодушны и безразличны к ним большие государства — Англия, Франция, Италия. Они не дают им никаких прав, держат там свои войска для собственной охраны. В этих странах нет своих хорошо образованных людей, способных управлять государственными делами. Все их образованные люди имеют только религиозное образование. Жители бегут от государственных служащих, ненавидят их.

Алимы ли, шейхи ли, кто бы ни был, должны быть правильными людьми, работающими на свой народ — давать им знания, учить профессиям. Самим привозить необходимые товары из других стран, не заставляя народ покупать их у чужеземцев. Во всех этих мусульманских странах ничего не производят за редким исключением. Даже спички, одежда, которую носят, даже фески для своей армии турки, говорят, заказывают в других странах.

По моим собственным наблюдениям, в тех местах, где я побывал, самые богатые земли были в руках самых ленивых мусульман. На них буквально ездят англичане, французы…

Правда, образованные египтяне были развитые, понимающие мир, и самооценка у них высокая. Но англичане своими хитростями старались повернуть образованных в свою сторону, подкупали их, сажали в тюрьмы, ссорили одних с другими».

Ещё Хаджи нам рассказал следующее. Когда он из Каира возвращался в Александрию, у него состоялся разговор с арабами, сидящими рядом в поезде:

«Я говорил им, что у них богатые земли, которые могут дать четыре урожая в год, есть нефть. Но кроме типографий, у вас в Египте нет ни фабрик, ни заводов. Почему у них нет предприятий, выпускающих разные товары, производящих машины. Они отвечали, что им всё в готовом виде доставляют англичане, даже уже сшитую одежду. И этот поезд, на котором мы едем, англичане доставили, железная дорога ими будет использоваться в течение 15 лет, потом они её нам оставят. Сказали, что и пароходы, и идущие по Нилу моторные лодки, и автомашины — всё доставляется к ним в готовом виде. Когда мы с этим крестьянином разговаривали, недалеко от нас был студент из города Каира, юноша 18–20 лет. Этот парень стоял и внимательно слушал нас. Потом этот молодой студент, подойдя ко мне и извинившись, спросил:

— Дорогой отец, ты, кажется, недоволен культурой и бытом нашего Египта. Ты сам из каких мест? Если ты позволишь, я отвечу на интересующие тебя вопросы, — он подошёл ко мне и сел рядом.

Я ему сказал, что я являюсь кавказцем из России и возвращаюсь домой через Египет. Он очень обрадовался и сказал:

— Твои вопросы этому нашему феллаху (крестьянину) и его ответы заставили сочиться кровью мою душевную рану. Очень печально, что среди египетского народа много таких тёмных людей, которые не понимают, кто их друг, а кто враг. Хотя не все мы являемся работниками, тружениками, но среди нас есть люди, понимающие кто есть кто. Есть мужественные люди, которые готовы вычистить жёсткой метлой все паучьи сети, которые в Египте сплели англичане… Прошу, путешественник, не говори дома, в России, на Кавказе, что все в Египте такие, как этот феллах… И в самом деле, сорвать с дерева незрелый плод бывает трудно, а когда он созреет, нужно взять его в руку, чтобы не повредить. И мы ждём, пока созреют плоды на английских деревьях. От незрелых плодов живот будет болеть, и мы ждём, пока они дозреют».

Его разговор мне очень понравился. Я в своей жизни среди больших алимов не видел человека, который так красиво говорил бы на арабском языке. Его разговор был так приятен, что семь часов на поезде из Каира до Александрии мне показались одним часом.

После этого разговора Хаджи сказал:

— Рассказать всё, что я видел, невозможно. Я бы вам посоветовал взять отсюда, из России один хороший никелированный самовар. Возможно, у вас значительно расширятся пути к учёбе в Жамиу-л-Азхаре (в Каире). Когда я устраивал своего сына Апанни (в Гулшаний тикку?), мне пришлось дать такой подарок. Адигузал, пусть удача сопутствует тебе, сын мой! И к моим словам прислушайся, они не раз пригодятся тебе в твоей жизни».

Накануне отъезда

Салихат, сестра отца Адигузала, не хотела отпускать в чужие страны племянника поводырём чужого слепого человека. Она была недовольна тем, что вдова её брата вышла замуж за слепого человека из чужого села. Салихат — женщина высокого роста, смуглая, с рябинками на лице. Она была замужем за одним из самых богатых мужчин в Хури.

Тётя заявила тогдашнему юзбаши и кадию, что она не согласна отпустить своего племянника за границу, поскольку не получила причитающейся доли после раздела отцовского дома между нею и братьями. От каждого из братьев она требовала по 10 туманов. По тогдашним ценам была определена стоимость дома, и тётка требовала от Адигузала свои 10 туманов.

На самом деле Салихат ничего не стоило оставить эти 10 туманов сироте. Её главная цель была не отпустить 11-летнего сироту в далёкую чужую страну, и она искала повод, чтобы его остановить. Но заявления Салихат ни к чему не привели. Адигузал, взяв за руку своего отчима, направился через Россию в Каир.

В те времена право транспортного пути из Кумуха до Анжи у государства арендовал богатый кумык по имени Алмаксуд. По дороге от Кумуха до Анжи в восьми местах были станции, где менялись почтовые лошади, где пассажиры при желании могли переодеться, отдохнуть.

Цена билета до Анжи была 5 рублей. За полбилета Адигузал дал два с половиной рубля. Выехав утром из Кумуха, только вечером доехали до Анжи, хотя на каждой из почтовых стоянок меняли лошадей. Кто бы мог видеть в то время автомашины в Анжи или в Шуре?

К счастью, Адигузал учился четыре класса в русской школе и умел писать-читать, и немного говорил по-русски. В поезде, на пароходе умел спросить, узнать необходимые сведения. Понятное дело, когда они впервые увидели станцию Анжи, услышали гудки доселе невиданного паровоза, то сердца мальчика и слепого Гапиза тревожно застучали.

Взяв билет на поезд из Анжи в Севастополь, они вынуждены были сойти на станции в Ростове, чтобы сделать пересадку. «Когда мы искали другой поезд, к нам подошли двое парней, которые прогуливались возле станции. По нашей одежде и акценту они признали в нас земляков-лакцев и обрадовались. В России, в Ростове, когда встречаются земляки, говорящие на лакском языке, по обычаю отцов, считается неприличным не позвать их в гости и хорошо не принять. Они помогли продлить наши билеты на сутки.

На самом деле наша поездка стала удачной благодаря нечаянной встрече с этими молодыми лакцами. Если бы мы их не встретили, у нас могли возникнуть трудности. За одни сутки в Ростове, обратившись по инстанциям, они утвердили наши заграничные билеты у консула. Мы получили бумагу о том, что едем через Стамбул в Египет. Такую, какая нам была нужна… (здесь несколько слов не поддаются чтению).

Обойдя магазины, эти ребята купили самовар, лучшей марки, … упаковали как положено, на той же станции посадили нас в поезд и отправили. Есть у русских часто употребляемая пословица: «Свет не без добрых людей».

Цахай Цахаев

Письмо к родным

Когда с работы я спешил домой
И радость встречи предвкушал с родными,
Путь преградил мне парень молодой,
И отчеканил громко моё имя.

Сказал: «Со мною в ГПУ пойдешь», –
И в спину подтолкнул меня он грубо… 
Хотя на миг прошла по сердцу дрожь,
Я только крепче стиснул свои губы.

Не стал я возражать и с ним пошёл,
Надеясь, что всё скоро разрешится…
Но полоснула сердце боль меня ножом,
Когда меня вдруг заперли в темнице.

Угрюмая цементная стена,
Окошечко с решёткою железной,
Скажите вы мне, в чем моя вина?..
Но ждать от них ответа бесполезно.

Чугунные засовы и замки, 
Безвинного зачем вы тут закрыли?..
Здесь даже в полдень не видать ни зги –
И тяжело, и душно, как в могиле.

Пол каменный холодный, словно лёд,
Неужто тебе мать мою не жалко,
Что каждый день печально меня ждёт
Укутав плечи домотканой шалью?

Буран сомнений душу бередит, 
Как отпереть мне крепкие запоры?..
Неужто Тарки-Тау нашей вид
Из камеры увижу я нескоро?

Хотел бы я оковы разорвать
И в небеса взлететь свободной птицей,
Чтоб снова мать любимую обнять,
Как будто к роднику, к ней наклониться.

О, Дагестана, милая гора,
Меня ты исцели от этой боли,
Открой засов, захлопнутый вчера,
И из проклятой вызволи неволи!

О дай мне сил и душу успокой,
Что о свободе каждый миг мечтает …
Ведь не случится ничего с тобой,
Коль ты меня обрадуешь, родная.

Сын Дагестана, я в тюрьме гнию …
Неужто, Дагестан, тебе не стыдно,
Не жаль родню несчастную мою,
Которой видеть это всё обидно?

Коль не жалеешь сына своего,
То кто его на свете пожалеет?..
Зачем гноишь в темнице ты его,
Того, кто с детских лет тебя лелеет?

Ах, Дагестан, зачем ты пренебрёг
Сыновнею любовью бескорыстной?..
Вся жизнь моя лежит теперь меж строк
Вот в этих мною выстраданных письмах.

Ещё в утробе матери своей
Лишился я отца, его опоры…
Но рос и становился всё сильней,
Как наши несгибаемые горы.

Хоть беден был, учился восемь лет,
Всегда стремился я к труду и знаньям…
Мечтал я на земле оставить след
И у народа получить признанье.

Трудился летом на клочке земли,
То сев, то жатва – времени так мало
Для счастья, что маячило вдали,
Маня меня, но так и не настало.

Я из села отправился в Анжи,
Чтоб мама и сестра нужды не знали,
И чтоб жена смеялась от души,
Не проливала слёзы от печали.

Два года с лишним я трудился тут,
Порой не ел совсем и спал немного,
Но верил – дни хорошие придут
И светлая откроется дорога.

Но не сбылась заветная мечта!..
И если путь мой будет безвозвратным,
Вам, Магомед, Татта, тебе Бутта,
Семья моя пусть станет аманатом*.

*Аманат — вверенное на хранение, надёжность. То, что Аллах вверил, поручил людям. 

Товарищам по Беломорскому каналу

С той поры, как сквозь чащи лесные
Мы прокладывать стали канал
Там, где ветры гуляли сквозные,
Где ещё человек не ступал.

Нас пленили, лишили свободы
И собрали в единый кулак,
Чтобы жизнь трудового народа
Изменил наш карельский Гулаг.

Год один, как мгновенье, промчался…
Беломорско-Балтийским путём
Сквозь болота, овраги и чащи 
Мы без устали шли напролом.

Вековые карельские сосны
Преграждали нелёгкий наш путь,
И хоть было работать непросто,
Мы с пути не хотели свернуть.

Претерпели и боль мы, и муки,
И хоть в жизнь всё было вверх дном,
Всё же взяли судьбу в свои руки,
Ни о чём не жалея потом.

Шли упорно сквозь ветер и вьюгу,
От перенапряженья дрожа, – 
Два клокочущих моря друг другу
Мы заставили руки пожать. 

Пот кровавый стирая руками,
Всё ж достигли мы цели своей –
Октябрю подарили, как знамя,
Тот канал меж двух грозных морей.

Перевод с лакского М. Ахмедовой-Колюбакиной