Золото под ногами

Разговор с дизайнером, графиком, художником-постановщиком Кумыкского и Русского театров Магомедом Моллакаевым об искусстве, страхе, памяти и поисках вдохновения.

Меня назвали в честь деда, Моллакаева Магомеда Джакаевича. Во время Великой Отечественной войны он пропал без вести в Крыму в 1942 году. Мой отец всю жизнь занимался поисками, но никак не мог найти свидетельств и места его гибели. Пока как-то в Интернете мне на глаза не попалась заметка о найденной недалеко от Керчи братской могиле. По остаткам предметов определили, что это массовое захоронение военнослужащих полка, в котором служил мой дед. Его фамилия и имя значились в списке погибших, составленном со слов выжившего в тех боях командира батальона. Останки воинов перезахоронили. Моя задача теперь съездить туда и установить памятный камень в честь деда, как хотел мой отец.

До войны дед преподавал русский и арабский языки. Он был творческим человеком, умел рисовать, хорошо играл на гармони и участвовал в художественной самодеятельности.

Отец — Юнус Магомедович, родился в селении Чагаротар, недалеко от кумыкского села Аксай Хасавюртовского района. Когда пропал без вести мой дед, отец маленьким мальчиком остался на попечении моего прадеда — Джакая Моллакаева, который был охотником, работал егерем и, говорят, понимал язык животных, умел врачевать. Он прожил почти до 106 лет.

Отец мой рос и учился уже в Хасавюрте, куда семья переехала, спасаясь от репрессий. Выучился на инженера-строителя в Ленинграде, очень хорошо умел рисовать, имел музыкальный слух. Но рядом с ним тогда не оказалось человека, который мог бы направить его по линии искусства. В послевоенное время, без отца, нужно было зарабатывать деньги и кормить семью.

У отца было обострённое чувство справедливости. Его продвигали по партийной линии, прочили успешную карьеру, но он предпочёл заниматься строительством. Мне он объяснил своё решение так: «Лучше строить и создавать, чем много болтать о пустом».

Моя мама — Сакинат Ильмутдиновна, детский врач, тоже хорошо рисовала, в юности сочиняла стихи, неплохо пела. Мама рассказывала, чтобы занять меня в детстве, достаточно было дать листок бумаги и карандаш. Я мог целый день рисовать, не отвлекая взрослых. В школе мне проще было нарисовать Пифагора или Эвклида, чем выучить урок математики.

Важную роль в формировании моего художественного вкуса сыграла сестра моего отца, тётя Загидат. По работе она часто выезжала за границу и привозила мне альбомы, открытки, коллекции марок с картинами из музеев. Благодаря ей я рано узнал о произведениях зарубежного классического изобразительного искусства.

В Дагестане очень бурная и насыщенная культурная жизнь. Современное искусство есть и развивается, но не хватает площадок для его демонстрации, пространства для его создания и реализации. Не все художники умеют себя позиционировать и продвигать на арт-рынке. Недооценена роль кураторов. Отсутствует культура арт-критики. Да и дагестанское общество не всегда готово к принятию новых форм — консерватизм традиционной культуры ограничивает возможности понимания современного искусства.

Современное искусство — это не только визуальное восприятие, это вовлечение в процесс. Оно заставляет задуматься, исследовать, сопереживать. Оно настолько сложное сейчас, что его невозможно воспринимать буквально.

В современном искусстве для меня важно концептуальное мышление. Как рождаются проекты? Триггером может стать всё что угодно. Например, я очень люблю «Звёздные войны» — многосерийную космическую сагу, созданную американским режиссёром Джорджем Лукасом. Как-то, во время очередного просмотра, меня зацепила фраза одного из главных персонажей, мудрого мастера Йоды: «Страх — это путь к Тёмной стороне. Страх ведёт к гневу. Гнев ведёт к ненависти. Ненависть ведёт к страданию». Впечатлила глубина этой фразы, её логическая последовательность. Стало интересно. Я начал изучать страх. Пропускал через себя. Вспоминал свои детские ощущения: такое противное, липкое чувство. Читал Фрейда и Юнга, которые занимались психоанализом страха.

Страх — это древнейшая биологическая реакция, вызванная реальной или воображаемой угрозой, которая позволяет любому живому существу выживать, будь то человек, животное или насекомое. Первая реакция на опасность — это бегство. Из всех живых существ только человек может научиться контролировать свой страх. Но в человеческой культуре страх вышел за рамки биологической функции и стал выполнять важную роль в формировании политики, культуры и морали.

Мне было интересно разобраться в психологии страха. Так родился проект, посвящённый одной из самых сильных эмоций человека — чувству, которое сопровождает нас от рождения и до самой смерти, трансформируясь в процессе жизни, позволяя правильно считывать знаки и устанавливать коммуникации в обществе.

В проекте как культурный процесс исследуется древний обряд лечения страха (детского испуга), который проводят на Кавказе. Этот ритуал связан со стихиями огня, воды и металла, способного принимать жидкое и твёрдое состояние и передавать через застывшие абстрактные формы образы (архетипы) страха, которые впечатаны в генетическую память человека, как накопленный всем человечеством опыт выживания в природе.

Я часто думаю о смерти. Пройдя определённый жизненный путь, уже не так её страшусь, как в детстве и юности. Для меня как человека смерть — это переход в другое измерение, а как для художника — это утрата вдохновения, удивления и восхищения миром, жизнью, когда исчезает страсть к познанию нового, и ты останавливаешься на достигнутом. Для творческого человека нет преград и границ, он сам создаёт прекрасный мир вокруг себя.

Своё вдохновение черпаю в народном творчестве, сказках, традиционных орнаментах, литературе, театре, кино.

Я, наверное, больше график. Живопись требует времени и вовлечённости. А при высокой занятости не всегда удаётся писать. Портреты писать умею, но не очень люблю. Портрет требует вытаскивать характер человека, а это не всем нравится. От портрета всё же ждут комплиментарности, фотографичности, а при нынешних технологиях создать хороший портрет можно и с помощью телефона.

Театр — это соединение всех видов искусств: графического дизайна, живописи, архитектуры, декораций, костюма, литературы, поэзии, кино, музыки, хореографии. Художник-постановщик должен уметь работать со всеми составными частями и с людьми, уметь их направлять, вдохновлять.

Работа над спектаклем начинается с разговора режиссёра и художника-постановщика, поиска ответа, что заставило обратить внимание именно на это произведение. Режиссёр и художник — это неразрывный тандем. Это соавторство.

Как художник-постановщик хотел бы поработать над «Ревизором» Гоголя, «Горем от ума» Грибоедова. Это школьная классика, которую мы прошли поверхностно. Интересен Брехт, Чехов. Психологические драмы внешне кажутся простыми в плане сценографии, но сложны по концепции. Для понимания зрителем идеи, заложенной в декорации, требуется насмотренность и подготовка. Есть декорации интерьерные, а есть концептуальные, подчинённые смыслу, который автор вложил в произведение. Это уже абстрактное мышление. Оно идёт вразрез с общепринятым представлением о том, что должно быть на сцене. Но тенденция к психологизму есть. Новый театр — в новых реалиях.

Мне интересно работать и в Кумыкском, и в Русском театре. Я их не разделяю. Кумыкский театр возник из Русского театра. Даже исходя из исторического отрезка времени, театр на Кавказе — относительно новое искусство, привнесённое из русской культуры.

В Дагестане мало развлечений. Кино — для молодёжи, а для взрослых — театр. Свадьбы сейчас превращаются в сборные концерты. Зритель идёт в театр отдохнуть, посмеяться. Поэтому в репертуаре преобладают комедии и сказки. Когда зрителю предлагают драму, он не всегда готов её принять. Его вынуждают плакать, а он отрицает и начинает смеяться. Это тоже от страха, от страха показаться слабым и беззащитным.

Так было и на премьере драмы «Волчица». В зале периодически звучал смех, актёры не понимали: на сцене — трагедия, умирает человек, а зритель смеётся или начинает хлопать, когда звучит выстрел. Приходилось объяснять, что это защитная реакция. Люди не хотят плакать, они защищаются с помощью смеха. Зритель бывает разный. Есть зритель, который приходит на комедию отдохнуть, а есть подготовленный, он погружается в психологический спектакль, чтобы подумать и потом обсудить.

Для туриста, приезжающего в Москву или Санкт-Петербург, поход в театр является естественным и даже обязательным событием. Турист, приезжающий в Дагестан, идти в театр ещё не готов. Национальный театр может быть интересен только театралу.

Махачкала меня немного удручает в плане того, что с ней сейчас происходит. Когда мне грустно, я иду на берег моря. Море успокаивает. Очень люблю нашу гору Тарки-тау. Для меня это своего рода маяк, связанный с дорогой домой.

Если писать Махачкалу одной краской, я выберу голубую. Здесь всегда голубое небо. И гора Тарки-тау издалека голубая. Море голубое. В моём детстве, когда белили дома, всегда добавляли синьку в извёстку, и она тоже становилась голубой.

Если бы у меня был один день с неограниченными возможностями, я бы провёл его со своей семьёй в Италии. Эту страну я воспринимаю как что-то родное. Там я чувствую себя «в своей тарелке». Всё время кажется, что слышу кумыкскую речь. Даже в Турции не испытывал такого. В Италии понимаешь, почему именно там возник Ренессанс. Земля такая. Воздух. Италия — это плавильный котёл народов и культур, в котором нельзя отделить одно от другого.

Очень похоже на Дагестан. Но мы не сумели сохранить своё наследие, старую Махачкалу, например. Национальное, традиционное вытеснил евроремонт.

Мамино село Ботаюрт в Хасавюртовском районе, где я провёл много времени в детстве, запомнилось мне огромными тенистыми деревьями вдоль дороги, создающими естественный тоннель. Сейчас деревья вырубили не только вдоль дороги, но и в селе. Исчезли белёные саманные дома с красной черепицей и низкими плетёными заборами. Исчезли глиняные амбары с покатыми и укатанными земляными крышами, на которых весной расцветали цветы, а мы, дети, любили играть там. На смену тёплым, натуральным, природным материалам пришли шлакоблоки, пластик и железные ворота.

Я не знаю, почему так происходит, почему не осталось генетической памяти у людей.

Жизнь в Москве научила меня быть более открытым новому. Но и старое не забываю. Я использую дагестанскую фактуру и менталитет, чтобы вплетать их в новый контекст и интерпретировать в современном ключе. Золото, оно под ногами, в пыли, его нужно просто поднять, очистить и показать людям.

Фото: Марина Львова