Танцуй, веселись!

Отец так и остался сидеть под дождём. Отец говорил, что вовсе это не дождь, а слёзы Ангела. Отец пил кипяток, подкрашенный сушёной морковкой, и гладил мокрые от дождя волосы Саиры.

Ночью у отца поднялась температура, а под утро его не стало. Теперь Саира сидела в промокшем отцовском кресле и думала о словах отца. «Разве Ангелы плачут?» — думала Саира. А ещё Саира думала о том, как сильно ей повезло — она видела пусть смертельно больного, но живого отца. Саира замечала завистливые взгляды сверстников, тех детей, что знали отцов лишь по фотографиям, присланным с фронта. А отец, которого видела Саира, был живым и тёплым. Отец прикрывал рот платком и сажал Саиру на колени, когда она приносила ему разбавленное водой ослиное молоко или «чай» из сушеной моркови. Высушенный злым ветром солёной степи, отец и сам был похож на сушёную морковь. Саира ничего не знала о тех краях, где отец провёл последние годы, а сам отец никогда об этом не рассказывал.

Саира познакомилась с отцом совсем недавно. Ранним утром, не постучав, в дом вошёл худой сутулый человек в синей одежде. Человек раскрыл сколоченный из фанеры чемодан с нацарапанными мелом цифрами, достал из него кусочек сахара и протянул его Саире. Человек в синей одежде спросил у Саиры, как её зовут, и сказал, что Саира — прекрасное и очень счастливое имя, которое означает: танцуй, веселись. Человек в синем пах железной дорогой и чем-то едким. Он просил называть его отцом.

Отец никогда прежде не снился Саире, не снился до этой странной ночи, когда он явился к ней, будто желая что-то сказать. Отец всё шептал и шептал что-то на старинном священном языке, который Саира давно забыла. Она не запомнила слов, но образ отца с выплаканными глазами никак не хотел уходить из головы.

Саира старалась не вспоминать дурной сон. Саира ехала на работу в министерство и старалась думать о волшебной силе своего счастливого имени. «Танцуй, веселись!» — повторила про себя Саира и улыбнулась. Это имя дала ей мама. Мама много плакала, когда по ложному доносу арестовали отца. Мама хотела, чтобы Саире никогда не пришлось так горько плакать, и дала ей самое счастливое имя из всех, которые только знала. На самом деле у Саиры было достаточно поводов для радости. Ей повезло родиться не в Сирии, где езидов безнаказанно мучают и убивают, а здесь, в Грузии, где до её бедного народа никому нет дела. Ещё Саире повезло купить чуть ли не последний билет на Щелкунчика. В этом месяце выдали годовую премию, и она может позволить себе поход в театр. В ноябре нужно было купить уголь, и денег на билет не осталось. Хотя Саире грех было жаловаться — ведь в прошлом месяце она купила себе настоящее московское эскимо, о котором давно мечтала.

Саира закончила уборку быстрее обычного и тихонько улизнула домой переодеваться. Дома Саира достала из шкатулки свои чехословацкие брошки и выбрала агатовую, ту, что украсит её вязаный малиновый берет, который она берегла и надевала только в Оперу. На шею Саира повязала восхитительную обнову — цветастый платок, который утром подарили Саире девочки — сотрудницы министерства. Кто-то из них летал в отпуск на Гоа и привёз коллегам пёстрые индийские сувениры. Один платок оказался лишним, и девочки решили отдать его Саире. «Вы у нас большая модница, тётя Саира, возьмите… эта вещь, она будет очень вам к лицу», — сказали девочки и засмеялись. Саире было неловко принимать такой ценный подарок, но отказаться она не могла — в центре яркого платка красовался павлин, распустивший хвост. Саира вспомнила вытканного павлина над кроватью мамы. Мама говорила, что вовсе это не павлин, а светлый Ангел Мелек-Тавуз. Он является людям лишь в образе павлина. Когда-то давно Бог сотворил ангелов себе на радость, и Мелек-Тавуз был первым и самым прекрасным из них. Но потом бог сотворил Адама и повелел ангелам поклониться своему творению. Лишь Мелек-Тавуз отказался. Разгневанный бог отправил Мелек-Тавуза на самую проклятую работу — присматривать за адским пламенем, в котором страдали грешники. Но сердце Ангела не могло смириться с болью людских душ, истязаемых в Преисподней. И тогда Ангел заплакал. Мелек-Тавуз плакал семь тысяч лет, и Ад утонул в его слезах. Пекло погасло, и души перестали страдать. Увидев это, Бог простил и грешников, и Мелек-Тавуза, вознеся его на Небеса. И не было больше нужды в Преисподней. Никто с тех пор не страдал.

Вернувшись домой, Саира бережно убрала в шифоньер берет и драгоценный платок. Саира хотела было спрятать брошку обратно в шкатулку, но заметила, как сильно похож агат на обожжённое солёным карагандинским ветром лицо отца. Она выронила брошку из рук и не стала её поднимать. Саира дотронулась руками до лица, её руки были такими холодными, будто она обнимала саму смерть. Саира пошевелила кочергой тлеющий уголь в буржуйке и легла спать.

Ночью пошёл сильный дождь. Саире снился уже другой сон, будто вовсе это не дождь, а слёзы Ангела. Будто высоко над нами плачет Мелек-Тавуз, и его слёзы падают прямо на Мир, в котором живёт Саира, барабанят по крыше её дома, скатываются по витражам Оперы и огромным окнам министерства. Слёзы падают на пустые сирийские деревни, где ещё недавно жили езиды. Слёзы падают и там, далеко, на солёную землю, где когда-то стоял тот самый лагерь, где лица людей становятся похожими на сушёную морковь.

Ещё семь тысяч лет будет идти дождь из слёз Ангела, прежде чем Мир успокоится, утонув в его слезах.