ШАРИКИ

Повесть из жизни Никитского сада

Крым. Ялта. Никитский сад

1927

Глава 1.

— Ада, эй, слышишь?

— Что?

— Катер гудит. Теперь он будет останавливаться и у нас. У Приморского парка.

— Браво! Это великолепно! Нам больше не придется таскаться по пыли пять-шесть верст в Ялту.

— Да, славно получается.

— А сколько раз он будет подходить к Никитскому саду?

— Кажется, три раза по дороге в Алушту и три раза обратно — в Ялту. Я читал объявление на дверях кооператива в саду.

Так беседовали студенты-практиканты, приехавшие с Кавказа на практику в Никитский сад.

Один из них — Иосиф — низенький, полненький, весельчак, очень остроумный, создавал у остальных настроение своими шутками и остротами.

Натура экспансивная и привязчивая, он жил чувством: все на него действовало сильно, вызывая то подъем духа, то упадок. Он привязался к одному из товарищей-кавказцев — Джемилю, который и сообщил ему новость о катере.

Джемиль отличался сдержанностью: на знакомых производил впечатление замкнутого и мрачного человека, но на самом деле был общителен, любил веселиться и организовывать всевозможные компании.

Горе ли, радость ли — Иосиф делил с ним, и он всегда находил слова утешения и поддерживал своего друга в переменах его настроения.

— Слушай, ты сегодня куда собираешься отправиться? — спросил Иосиф.

— Думаю, в Чаир. Туда приехал мой близкий товарищ, крымец Ришад на отдых. Я должен его увидеть. А что?

— Ничего. Езжай, езжай…

— Говори, может, что-нибудь хочешь?

— Хочу с тобой поговорить.

— Идем под дерево на скамейку.

Пошли. Спустились по каменной лестнице с веранды в сад. Впереди них бежала собачка, их воспитанник Шарик. Маленьким щенком Иосиф нашел его на берегу моря, сжалился над ним и принес к себе домой, называл своим сыном и кормил молоком и яичницей.

Шарик бросался на них, цеплялся за брюки и кувыркался по земле от радости.

Пришли. Сели.

Это было в один из теплых летних дней на даче Картацци, вблизи Никитского сада. Крымское солнце, несмотря на легкий ветерок, начинало греть все сильнее и сильнее.

Остроконечные темно-зеленые кипарисы на фоне зеркальной поверхности моря и голубого-голубого неба походили на стройных турчанок, а многоярусные кедры силились задержать солнце и создать под собою подобие тени, но безуспешно.

— Вчера ты с ней долго был? — спросил Джемиль, поняв, о чем хочет говорить его друг.

— Да, до двенадцати. Мы гуляли по дорожке к столовке и обратно. О, если бы ты знал, какая она змея.

— Да, она настоящая женщина.

— Она такие вещи говорит… Просто не знаешь, как с нею быть… Эта неискренность меня страшно отталкивает. Ведь те же слова нежности она говорит и другим, этим ее «кечалам».

— Да, а ведь какая она была, когда приехала в первый раз, как мы все её любили, берегли, как сестру. Даже выражение лица изменилось: то невинное, чистое выражение исчезло…

— Я никак не забуду, как сильно подействовала она на меня, когда рассказывала о своей печальной жизни. Я был готов беречь ее от всяких жизненных невзгод. Помнишь, я написал стихотворение под этим впечатлением…

— Да, да, помню. А как оно у тебя начиналось?

— Она была капризнее прибоя,

Создана для ласк и измен.

Эту женщину звали Оля,

А мы прозвали «Кармен».

— Да, она тебя вдохновила. У нее, действительно, так и получилось, как в нашей кавказской сказке, помнишь, я тебе рассказывал: у семи братьев была сестра, которую они берегли как зеницу ока.

Они жили охотою и кормили ее костным мозгом. Она жила в высокой башне, до которой не долетала даже птица, и вдруг появился какой-то «кечал» («плешивый», «оборванец») и с помощью старушки-няньки проник в замок и похитил ее.

— Да, это очень подходит к ней. Первое время ведь мы тоже объявились её братьями, она была сестрою пяти братьев… И вдруг эти кечалы похитили ее, она стала пропадать целыми сутками в саду, она с какой-то жадностью привлекает к себе мужчин. 

— Ты знаешь, что это мне напоминает?

— Что?

— Это напоминает нашего Шарика: он иногда идёт с нами, бежит впереди, все честь честью, вдруг встречает кого-нибудь, кто идёт в совершенно противоположную сторону, он круто поворачивается и бежит за ними…

— Ха-ха-ха, ты правильно заметил это, она тоже действительно Шарик.

— Нет, подожди.  Есть еще Шарик у нас в саду: знаешь, Эмма так же, как увидит нового, сейчас же бросает всё и липнет к нему. Я тебе рассказывал про неё?

— Нет, ты как-то хотел мне рассказать, после того вечера, когда я оставил тебя в саду у Юлии, но не рассказал…

— Так вот, в тот вечер я зашел к Юлии. Там сидели Иванов и Таня. Затем пришли Эмма и Юлия. Я с Эммой до этого не был знаком. Появилась гитара. Песни. Музыка. Видно было, что Иванов неравнодушен к Эмме, но она зато была равнодушна к нему. Кто-то предложил пойти в царскую беседку. Решено… Эмма прильнула ко мне… Подожди, прочту тебе свои заметки об этом…

— Ты что, и об этом писал в заметках?

— Да.

Достал из кармана блокнот и начал перелистывать. Иосиф придвинулся к нему. Шарик лежал у их ног, положив свою пёструю морду на лапки. Листья столетнего дуба, под которым они сидели, еле-еле шевелились. Жара заметно усиливалась. Поверхность моря блестела от солнца, а вдали, где море сходится с небом, стоял лёгкий туман… Джамиль начал читать.

21/7–27 г.

…Какая она изящная, симпатичная. Натура с большим горячим темпераментом, хоть и северянка. Я почувствовал что-то родственное в ней. Она очень живая, энергичная, жизнь бьёт ключом, чистая, прямая, без всяких условностей и фальши. В ней та прелесть простоты, о которой говорил С.Г. Она любит спорт, езду на лошади, катание на лодке, плавает до пяти вёрст, танцует грациозно, легко и красиво.

Любит жизнь: «Хоть час, да наш».

С первого раза, как присмотрелся к ней, она произвела хорошее впечатление, да вдобавок красиво сложена и восемнадцати лет. Только лёгкие у неё не в порядке. Я говорил, что курить ей нельзя…

В беседке мы легли караваном, прислонившись один к другому. Я прислонился головой к ней.

Луна всходила, и золотая дорожка на море всё ярче и ярче разгоралась. Лёгкий, приятный воздух ласкал нас, деревья чуть слышно шептались, гитара настраивала. Я пил наслаждение из ея взоров… «Повернитесь, чтобы я видела ваше лицо…» Мы с ней беседовали, не помню о чём… было хорошо…

Она закрыла вуалью наши головы. «Хоть час, да наш» — это был наш час.

«Кавказцы благороднее других. Мне очень хочется на Кавказ».

Она картавит, вместо «л» говорит «в», но это очень идёт ей.

У моего мивого гваза, как у идова,

Говова, как у вова, мне кажется мава.

Затем все затянули «Стеньку» на новый лад:

Из-за острова на стрежень,

На простор речной волны, ной волны,

А может, не волны,

В самом деле не волны, да.

И все в этом духе. Комично получается.

После мы встали, немного потанцевали… Было неудобно танцевать, и пошли домой.

Царская тропа проходит через верхнюю часть Приморского парка. Тёплый летний воздух ласкал и нежил нас. Мы с Эммой шли позади остальных. Я объяснял язык пальцев. «Зачем условности, не лучше ли действительность?»

На «автономных республиках» мои руки улеглись очень удобно. Уста пили щербет, голова плавала, ноги не чувствовали земли, тело блаженствовало.

Мы говорили, как музыка воздействует на нас. Я был под приятным гипнозом.

Нам с Эммой было по дороге. Сели на «ея скамейку» среди лавров и фотиний около музея, где жила она.

Красивый уголок… Недалеко от нас бассейн с ночными лилиями и золотыми рыбками. Вокруг него цветники, клумбы… По правую сторону — знаменитая кипарисовая аллея полукругом, а вокруг собрание самых редких деревьев и кустарников всех стран, начиная с секвойи, магнолии до гималайских кедров, фигурных сизых елей и пихт…

А по левую сторону — красивое здание музея: дворец моей принцессы с густо вьющимися глициниями на веранде.

Мы решили кататься на лошадях… просит только не похитить её. Я обещал непременно похитить.

Мы решили ещё, что она непременно научит меня плавать, а я её — танцевать лезгинку.

Эмма легла на скамейку, головою ко мне на колени. Я склонился к ней. Она с какой-то страстной порывистостью рвала поцелуи — будто добычу на части…

— Я боюсь вас очень.

— Разве я так страшен?

— Нет, боюсь влюбиться в вас. У меня такой характер: влюблюсь — забуду всё на свете. Я давно хотела стать к вам поближе. Мне бывает неприятно, когда вы обращаете внимание на Таню и Юлию или говорите только с нею. Я ревную вас к ним.

— Это совершенно напрасно. Я сам давно искал случая поближе познакомиться с вами. Ведь если что тянуло сюда, так это Эмма.

Она прижалась ко мне. Я рассказал ей о «Женщине XXI века». Это ей понравилось.

Было поздно. Начало светать…

Мы нехотя встали и разошлись.

Я спустился через балку к своей даче Картацци. Лёгкая предутренняя прохлада бодряще действовала на меня. А вдали, сквозь серый ещё рассвет, слабо вырисовывалась зубчатая вершина Ай-Петри и купающийся в море мыс Ай-Тодор с маяком и Ласточкиным гнездом…

Я осторожно зашел к себе. Товарищи спали. Вынес на веранду свою брезентовую походную кроватку, лег спать, повернувшись лицом в сторону музея»…

— Слушай, замечательно написано. Все очень живо. Художественно.

— Нет, это просто наброски, заметки, сырье…

— Нет, нет, ты не скромничай, хорошо. Ну, а после не встречались с Эммой?

— Как же, встречался. Вот об этом я и хочу рассказать. Спустя несколько дней после того, как я был с ней, мы все опять очутились ночью на царской площадке. Со мной вместе был Всеволод, и наша Эммочка прилипла к нему, как первый раз ко мне. Это было мне неприятно, но Всеволод ничего не знал и не подозревал.

Она его совершенно не знала, просто заинтересовалась, как новым человеком. Совершенно так же, как наш Шарик, так что Эмма будет третий Шарик.

— Да, это похоже на нее.

— Она целый вечер бесилась с ним: предлагала поднять ее высоко над головой и вращать, сделать «мельницу». Всеволод же здоровый, он брал ее и делал «колесо» — вращал над головою.

С того дня я старался убить в себе чувство к ней…

В этот момент подошел к ним высокий, долговязый Юра с взъерошенными волосами, в брюках защитного цвета и резиновых подошвах «крымкурсо» и спросил, не хотят ли они сниматься.

— Да, да, хорошо. Давайте сниматься, — сказал Джемиль. Она согласилась. Встали.

— А где наш доктор и Макс?

Они, наверное, пошли на охоту за миндалем.

— А Всеволод дома?

— Да, сидит, пишет письмо.

— Ведь надо подождать их, — вставил Иосиф.

— Они скоро придут. Пошли давно.

Всеволод, высокий широкоплечий парень, несмотря на польское происхождение, представлял собой широкую русскую натуру. Удивительно благодушный, обходительный, но если

рубнет — так сплеча,

ругнет — так сгоряча,

а выпьет — до основания,

пока в глазах не запляшут черти… — сидел в синей рубахе за столом и писал письмо.

Иосиф подошел к своему окну, взял половинную бутылку вечернего молока и глотнул основательно.

Юра начал возиться с фотоаппаратом, приводить его в порядок, а Джемиль подошел к своему столу, взял зеркало и начал причесываться. Он был в белой сорочке с синим галстуком.

Вскоре пришли и «охотники».

— Ну что, много набрали? — обратился к ним Иосиф.

Макс (брат Всеволода) молчал, потупив взор. Доктор сказал, что они нашли новое дерево, где великолепный миндаль… это по дороге в Нардан.

Все засмеялись, а Джемиль прибавил:

— Ну, давайте сниматься, а то я опоздаю. Мне надо ехать в Чаир.

— Идемте, идемте.

Все быстро собрались на веранде с вьющимся жасмином.

Макс и Иосиф притащили скамейку из сада и сели на нее. Последний взял Шарика на руки.

Юра поставил фотоаппарат и стал наводить.

— Какую сделаешь выдержку? — спросил Иосиф.

— Удивительно, вмешиваешься не в свое дело.

— А что, нельзя тебя спросить?

— Хочешь, иди сам снимай, — говорит раздраженно Юра…

Возмущенный Иосиф хотел было уйти и посмотрел вопросительно на Джемиля, тот сделал головой легкий успокаивающий жест, и Иосиф сел.

Юра направил аппарат и искал глазами…

Кого бы попросить снять, я тоже хочу сесть.

Джемиль, указательными пальцами показывая продолжение носа, сказал:

— Пригласи ее, она здесь, за углом, сидит.

Все захохотали. Действительно, это было очень метко. Дочь хозяйки — сухая старая дева — имела длинный-предлинный нос.

Юра сделал два прыжка и вернулся через минуту с нею, объяснил кратко, что надо делать, и сел.

Она нажала кнопку, и тем ея роль окончилась.

— Большое спасибо!

— Не стоит, не стоит, — улыбаясь, ушла.

Все встали. Джемиль отправился к морю, в Приморский парк.

— Идешь, ну, счастливого пути! — пожелал Иосиф.

— Да, спасибо.

Было без четверти одиннадцать. Он направился к шоссе, к главному входу сада, а оттуда спустился по Приморскому парку к берегу, где среди гальки и крупных камней стояла наспех поставленная старая брезентовая палатка, в которой жил старый лодочник. Тут же недалеко стояла его объемистая лодка, на которой возил пассажиров к катеру и обратно.

Через пять минут из-за мыса Мартьян показался катер и сильно загудел. Джемиль взобрался по проложенной до крупного камня доске и сел в лодку. Других пассажиров не было, и лодка поплыла навстречу катеру.

Легкие, чуть заметные волны едва качали лодку. Джемиль перешел на катер и взобрался на самый борт.

Свежий, с запахом морской воды, ветерок, дул ему в лицо. Ему до сих пор не приходилось наблюдать с моря Никитский сад, Магарач, Селям и другие места. И это было ново.

Он внимательно следил, как темно-зеленые кипарисы, кедры и другие деревья Никитского сада, а также довольно крутые виноградники Магарача уплывают назад.

Там, впереди, была видна Ялта с взбирающимися по склонам гор белыми домиками, а еще дальше вдали белела Ливадия, среди зелени парка и виноградников, и красавица Кичкине.

А серое «Ласточкино гнездо» не было заметно сквозь серую дымку, среди жёлтых скал Ай-Тодора.

II

Катер прибыл в Ялту, зашел за красиво и глубоко вдающийся в море мол и остановился у пристани.

Ялта особенно прелестна с моря. Изящные особняки и дачи амфитеатром расположены по склону Яйлы. В городе большое оживление по набережной улице. Это — торговая часть, а по вечерам — место для прогулок. На набережной около моста он встретил своих — Тамару, Варю и Прасковью, практиканток с Кавказа.

Прасковья — тифлиска, пользовалась особой несимпатией остальных за «сверхприятный» нрав, за что прозвана была Сколопендрой.

Джемиль подошел к ним, поздоровался и узнал, что они идут на экскурсию до Алупки, и присоединился к ним. Кстати, надо было использовать два дня праздника. Те очень обрадовались ему.

Тамара и Варя — бакинки, однокурсницы Джемиля, и в прошлом году были вместе с ним на практике, на Кавказе. Все вчетвером отправились дальше.

На набережной витрины были уставлены всеми курортными безделушками: рамки, шкатулки из раковин, тюбетейки, тросточки и пр.

Женщин интересовали галантерея и моды, они внимательно всматривались, останавливаясь перед витринами.

По левую руку были киоски с прохладительными напитками: квасом, крымской бузой и пр.

Решили посетить сначала Восточный музей в бывшем дворце Эмира Бухарского.

Дворец Эмира — красивое белое здание в восточном стиле, с куполами и мавританскими окнами. Перед входом пришлось снимать обувь, как в мечети.

Музей был интересен своими комнатами отдельных восточных народностей. Особенно замечательными были арабская и японско-китайская. Первая — с цветными занавесями, вся в красном, с розовыми шелковыми занавесями и резной работы комодом и ширмами.

А вторая — с китайско-японским искусством: фарфор, шелк, слоновая кость…

Из музея экскурсанты отправились на специальной линейке с зонтом, которую Джемиль прозвал «катафалкой», в Ливадию.

По дороге их промочил ливень.

Приехав в Ливадию и не доезжая до дворца, слезли, стали под один навес и начали выжимать воду из одежды.

Все шутили, смеялись над своим комичным положением.

Вода быстро стекла. Воздух стал совершенно чист и свеж.

Листья на деревьях приобрели яркую зеленую окраску…

Настало время обеда, все проголодались, зашли в единственную грязненькую столовую и пообедали.  Джемиль забрался к ним в кухню и попросил повесить около печки мокрые жакеты девушек.

Обед им не особенно понравился. Вскоре двинулись дальше…

Когда проходили мимо малого дворца, сторож объявил, что в санатории мертвый час, больные отдыхают, и предложил соблюдать тишину.

Экскурсанты прошли через парк по дорожке с мелким, как горох, песком, к большому дворцу.

Вокруг были нарядные цветники, пышная зелень, деревья: секвойи, кедры, солнце, море, воздух — красота.

Дворец — белое здание в стиле итальянского ренессанса. Часть его, в которой жили царь с царицей, отведен под музей, а другая — под дом отдыха для крестьян. Обстановка царских апартаментов сохранена. В них резко бросалось в глаза обилие икон.

Спальня была выкрашена в белый цвет. Кровати широкие, массивные, позолоченные — подарок московских купцов, «и прочно, и недорого».

В шкафчиках фотографии всей семьи, сделанные царицею. В ванной — киот, портрет царевича и символическая картина, изображающая революцию.

В убранстве чувствуется безвкусица.

Экскурсия, осмотрев всё, направилась дальше, через Ореанду к Кичкине.

Дорога лежала через парк, который являлся одним из уютных в Крыму.

Смех… Шутки… Джемаль и Варя играли, бросая друг в друга «собачки» лопуха…

Пришли…

Кичкине — сказка Востока. Красивое белое здание в мавританском стиле, с башнями и минаретами.

Замечательная местность.

Дворец — над скалой. Кругом зелень, кипарисы, пальмы… К морю спуск, тропа со ступеньками и перилами.

На площадке стояли Джемиль и Варя и любовались окружающей красотой.

Остальные поднялись ко дворцу. Темное и прозрачное море, ясная лазурь неба, пышная природа, разнообразие красок, ароматный теплый воздух и нежное присутствие приятной для него девушки окончательно опьянили Джемиля. В глазах потемнело, голова закружилась, он обнял и поцеловал Варю.

Она обиделась и пошла быстро к девушкам. За ними двинулся и Джемиль.

Все направились через кипарисовую рощу к беседке над скалой, откуда были видны Гнездо, Ай-Тодор и маяк.

Некоторое время они любовались видом, открывающимся с беседки, и пошли через балку ко дворцу.

Ласточкино гнездо — это одна из удивительных достопримечательностей Крыма…

Дворец с красивыми башнями из железобетона висел над скалой, готовый прыгнуть далеко-далеко в море. Его построил какой-то влюбленный инженер для своей симпатии, а ныне отведен под роскошный ресторан с мягкой мебелью и музыкой.

Они закусили там с вином «Чатыр даг».

Варя избегала встречи взорами с Джемалем.

Тамара и Прасковья захотели купаться на уютном пляже Гнезда. Остальные отказались.

Джамиль предложил Варе пойти к даче Жемчужина, что недалеко.

Та не соглашалась, но он все же её уговорил.

Пошли сквозь рощу кипарисов на самый край и сели над скалой в кресла-качалки для отдыхающих.

Варя говорила, что никто ее так не оскорблял и что от него совершенно не ожидала этого.

Джемаль объяснил, как это случилось. Рассказал о своей жизни, как он рос одиноким, друзей не было, что его очень угнетало. С родными ничего общего не имел… В нем развилось болезненное самолюбие, всякое невнимание к себе страшно мучило. Боясь отказа, не объяснялся никому, кто ему нравился. А она ему нравилась еще с прошлого года, когда были в совхозе на практике. Всё скрывал, таил в себе, но теперь окружающая красота природы и её уединенное присутствие воспламенило его, и он не в силах был воздержаться.

Его серьезный тон и искреннее объяснение на неё подействовали сильно. Окружающая красота делала свое дело и требовала любви как своего дополнения. Она склонилась к нему. Джемиль обнял её. Она с жаром обняла его в ответ и поцеловала.

Души их соприкоснулись и начали сливаться. Солнце давно зашло, темнота сгущалась. Они встали и пошли к своим.

Надо было думать о ночлеге. Переговоры с заведующим Гнездом не дали результата.

Решили пойти в Чаир, тем более что дворец находился в ведении их же однокурсника, крымца Амирасана.

Местность от Ай-Тодора до Чаира была чрезвычайно заселена и застроена дворцами, виллами, роскошными дачами разных великих князей и графов.

Дорога лежала через пышные парки. Прибыли в Чаир.

Им очень обрадовались Амирасан, Ришад и их товарищи Ибрагим и Мамут. Амирасан, очень тихий скромный парень и хороший товарищ. Ришад — это душа общества.

Он особенно был любим у себя в Крыму. Любили его за веселый открытый нрав, за способность заражать других таким же настроением.

Он был способен занять целое общество один до утра. Играл почти на всех инструментах, недурно танцевал.

Лето проводил у друзей: неделю у одного, две — у другого, на лучших дачах Крыма.

Он приезжал отдыхать, но отдохнуть ему не давали: сегодня приглашали в сад на чебуреки, завтра на вечеринку и т.д.

В роскошном великокняжеском дворце, который утопал в зелени и цветах, они поужинали и вышли к беседке на берегу моря. Там сошлись все отдыхающие Чаира. Появилась музыка… Игры… Цветы…

Все завертелось в водовороте солнечного веселья. Родилась на горизонте луна. Сначала абрикос, медный круг, затем — перламутровый диск.

Изящные площадки, клумбы цветов, богатая зелень, насыщенный ароматом нежный воздух, рябь с моря со смеющейся лунной дорожкой — всё действовало опьяняюще.

Ибрагим, живой симпатичный мальчик, преподнес девушкам букет гвоздик и предложил подняться на Мачту в Кореизе.

Несмотря на долгую ходьбу, экскурсанты не чувствовали усталости и с радостью приняли предложение.

Поднялись в Крамарж — дом отдыха Наркомздрава — и там, на холме, под деревьями в креслах для солнечных ванн решили отдохнуть и принять лунные ванны.

Разбились на парочки и, нежно воркуя, любовались бесконечною красотою видов.

Джемиль и Варя сидели рядом. Их души раскрылись друг для друга и в упоении наслаждались своим новооткрывшимся чувством…

Потом поднялись сквозь красивую сосновую рощу наверх, в Кореиз, и забрались на Мачту — высокий холм с площадкой наверху.

Открылся замечательный вид: дорожка на море разгоралась, появились золотые рыбки.

Дворцы, парки в освещении луны представляли сказочно-волшебную картину.

Налюбовавшись вдоволь, они вернулись назад.

Утром Ришад, Джемиль и Ибрагим пошли на пляж, который находился тут недалеко.

Он был не очень удобен: крупные и скользкие галька и камни мешали войти в воду. Это был общий пляж для Чаира и Крамаржа. Женщины купались по одну сторону, там же, рядом.

Понемногу публика прибавилась.

Вскоре пришел и Семашко, который отдыхал с семьей в Крамарже.

Семашко, седой, с остроконечной бородкой, еще достаточно бодрый старик производил впечатление доброго человека. Мигал часто одним глазом.

Вскоре пришел Балич — наркомпрос Крыма, в запыленном костюме, простой и обходительный человек. Ришад подошел к нему, поздоровался и попросил курить. Тот достал табак и предложил. Они закурили папироски, побеседовали и пошли во дворец завтракать. 

Завтрак был богатый. Отдыхающих кормили обильно, и немудрено, что они через месяц бесились с жиру. Часам к двенадцати экскурсанты двинулись в Алупку. Ибрагим снабдил их букетами гвоздики и роз и присоединился к ним…

Джемиль пригласил Ришада с товарищами в Никитский сад, и тот обещал через неделю быть у него. Они пошли через Михсор, осмотрели бронзовую фигуру русалки на приморской скале и красивый, с бронзовыми статуями, фонтан «Арзы» у моря.

Статуи изображали девушку-красавицу с кувшином у родника и старика-турка, подкараулившего ее за камнем. Легенда гласит, что турок похитил Арзы для гарема и уплыл в Турцию, а жених не смог отбить ее.

По нижнему шоссе они пришли в Алупку — эту красу и гордость русской Ривьеры.

Она расположена на склоне Ай-Петри и осторожно спускается к самому морю, заканчиваясь знаменитым алупкинским замком и парком. Над нею высится величественный, стройный Ай-Петри, защищая ее от северной стужи.

Замок был построен в 30-х годах прошлого столетия князем М.С. Воронцовым по проекту английского архитектора Блэра, имеет свыше двухсот комнат и, как передавали, стоил пятнадцать миллионов рублей.

Фасад к шоссе — в готическом стиле, а к морю — в мавританском.

Замечательна Львиная терраса с широкой лестницей, которая по бокам уставлена тремя парами мраморных львов великолепной работы.

Нижняя пара — спящие, средняя — пробуждающиеся, а верхняя — бодрствующие.

Центральная часть приморского фасада — громадная ниша — копия с Альгамбры в Гренаде.

Дворец облицован местным темно-зеленым трахитом и со дня постройки не знал ремонта.

Главная часть его превращена в музей, а в остальной — санаторий.

В укромном уголке приморского сада находился фонтан слез — копия Бахчисарайского, а в отдельном флигеле, вблизи этого фонтана, помещалась огромная библиотека, сохранившаяся и доныне в целости.

Помещения внутри были убраны образцово: мебель художественной работы, заказанная у лучших мастеров Европы, столовая со всеми приборами на тридцать персон: фарфор, бронза и мрамор…

В зимнем саду бюсты ученых и государственных деятелей, художественная галерея с лучшими работами выдающихся мастеров кисти…

В верхнем парке интересен «Хаос» — естественное скопление громадных камней, красиво задрапированных зеленью деревьев, три пруда, гроты.

А нижний заканчивался в море живописными скалами Айвазовского, лунным камнем и т.п.

Пышная флора парка поражает своей мощностью и разнообразием.

Над планировкой сказочного алупкинского парка много лет работал гениальный художник-садовод Кебах, который и разбил его.

Экскурсанты осмотрели дворец и музей с большим вниманием, поражаясь красотой и изяществом его строений, и поднялись в город.

Там они пообедали в столовой «Дарданеллы» и, спустившись через нижний парк к пристани, забрались на катер, который собирался отойти в Ялту.

Джемиль и Варя пошли на самый борт. Катер плавно двигался вперед. Летний нежный воздух завораживал их. Огоньки прибрежных дач и дворцов красиво отражались на темных водах моря, мигая, подобно золотым рыбкам, на мелкой ряби его.

Ночь нежной тенью ложилась над всем южным берегом. В Мисхоре Ибрагим простился с ними и сошёл.

Счастливы приятной близостью, они ушли в грезы, мечтали и болтали очаровательные бессмыслицы.

Впереди горели огни…

Вскоре катер прибыл в Ялту.

На набережной они зашли в кондитерскую, выпили по стакану какао и на «катафалке» отправились домой…

Все чувствовали усталость от виденного и пережитого. Джемиль провел их до здания техникума в Нютино, где жили все девушки-практикантки, и вернулся назад в свое Картацци. Товарищи расспрашивали его о впечатлениях от экскурсии. Он рассказал кратко и лег спать на веранде.

— Сейчас вы будете свидетелями следующей картины, — сказал Иосиф, разделся и лег. Все засмеялись.

III

Утро… Солнце смотрело в глаза Джемилю и не давало спать. Аромат жасмина чувствовался довольно остро.

Он встал, оделся и внес свою кровать в комнату. Все встали и по обыкновению собрались к морю купаться.

Иосиф повторил своё: сейчас вы будете свидетелями следующей картины — и поднял бутылку молока.

Все двинулись через полузаброшенный виноградник к морю. Шарик катился за ними. Под Монтодором, который они прозвали «Шукри», находился их пляж. Крупные камни с обеих сторон закрывали его от посторонних взоров — это был уютный уголок.

Всеволод и Юра умели плавать: забирались на большой камень, ныряли и уплывали довольно далеко. Иосиф плавал топором.

— Посмотри, как я ныряю хорошо, — говорил он, прыгал с ближайшего камня в воду, барахтался на месте и вылезал. Ему казалось, что он нырял далеко.

«Доктор» делал большие успехи. Вначале он тоже барахтался на месте, но впоследствии стал делать рейсы от первого камня до второго.

Джемиль занимал среднее положение: сажени четыре он плавал, а дальше не мог.

Выкупавшись, поднялись наверх, в Картации, наспех выпили молоко и пошли в сад на работу.

Особенно торопились Юра и Джемиль, так как в плодовом отделе нужно было в семь часов быть, а они опоздали.

Юра работал по морфологии плодов: приходилось измерять ширину, длину плодов и косточек и взвешивать их.

Джемиль вел исследования в области корней плодовых деревьев. Надо было насосом отмывать деревца, измерять и подсчитывать все корешки.

Руководитель опытной частью плодового отдела Иван Николаевич — хотя и молодой, был жестким и требовательным человеком.

Когда они вошли, Рябов, сидевший за своим столом, бросил на них исподлобья недовольный взгляд и продолжал суетливо рыться в своих бумагах.

Клавдия Андреевна, ассистентка, ведущая работу по биологии созревания, сидела за весами, взвешивала персики, которые лежали перед нею кучами.

Рядом с нею, с правой стороны, сидела Анна Макаровна, миниатюрная и миловидная армяночка, Она разложила на столе рядами крупные яблоки челлини и измеряла их. Затем оставила работу, взяла ножницы и начала резать ногти.

Вошел, тяжело дыша, Матвей Вильгельмович Шмидт — высокий с козлиной бородкой, ярославец, хороший товарищ, которого кавказцы прозвали «Архимандритом». Он вытащил ящик с персикам-падалицами сорта Мадам Бойнард и, обратившись к Рябову, который сидел у окна и рассматривал какие-то бумаги, сказал: «Иван Николаевич, золотая —твердая, но валится сильно».

— Она замешкована?

— Да, и в мешках валится.

— Бавесс еще есть. У нас его много.

— Бавейс желтый, да?

— Нет, зеленый. Диамант и Анна Шпетт — темные.

— Ланцет у вас, Матвей Вильгельмович? — обратилась к нему Анна Макаровна.

— Ланцет… — поискал и передал ей.

Таня — техническая работница девушка с твердым характером и благородным нравом, подруга Эммы, сидела с левой стороны Клавдии Андреевны, у окна за столом. Нагнувшись низко, прокалывала специально приспособленной иглой кожицу яблок, определяя плотность. На окне разложены были гербарии листьев.

Иван Николаевич вышел.

Клавдия Андреевна встала, взяла штангенциркуль и начала измерять нос и лоб Анне Макаровне.

— Если кто-нибудь зайдет сейчас к нам, подумает, что мы помешались на измерениях, — сказала Таня.

Анна Макаровна засмеялась звонко.

Вошел Рябов. Все сделали серьезные лица и занятой вид и продолжали свои работы.

— Иван Николаевич, хорошо бы собрать Миньон и Венерину грудь и определить лёжкость, — не унимался Шмидт.

Абрамов, рабочий по отмывке корней, широкоплечий финн, сидел тут же, за столом и писал данные по измерению слив.

Джон — собака Рябова — лежал за стулом Матвея Вильгельмовича, на полу.

— Эмма, подожди до звонка, я тоже пойду, –– сказала Таня в окно.

— Я иду к сапожнику, — ответила Эмма.

— Ну, это другое.

Рябов вышел.

— Слушайте, — начал Джемиль, обращаясь к остальным, — живем в одном здании и не знаем ничего о работе других отделов. Это, по-моему, ненормально.

— Да, я об этом давно тоже думал, необходимо устроить экскурсию по научным кабинетам, — ответил Шмидт.

— Что же долго откладывать, давайте сегодня же, — вставила Клавдия Андреевна.

— Давайте, как раз и работы не особенно спешные, — поддержала Анна Макаровна.

— Для начала мы посетим физиологический кабинет. Я пойду им скажу, — прибавил Шмидт и вышел.

Все продолжали свои работы. Скоро вернулся Архимандрит и сообщил, что они ждут нас через полчаса.

В назначенный час все сотрудники плодового кабинета направились к соседям в смежный с ними физиологический кабинет. Только Рябова не было.

Руководил физиологическим кабинетом профессор Арциховский — очень тихий и воспитанный человек.

За столиками, уставленными стеклянными приборами со срезанными зелеными листьями в воде, стеклянными ваннами со ртутью, работали сотрудники отдела.

Всеволод Вяткин, ассистент профессора, низенький человек, с маленьким добрым лицом, встал и объяснил подробно о своей работе по изучению всасывания воды и растворов растениями по методу внекорневого питания. Показал полученные данные суточной периодичности всасывания воды растениями. Замечалось замедление ночью и повышение днем. Сообщил, что в дальнейшем будут вестись опыты введения сахаров в целях повышения холодостойкости растений и продолжены работы по исследованию их засухоустойчивости.

Далее, Любовь Васильевна Березнеговская, молодая симпатичная женщина, рассказала о своей работе по изучению состава газов в межклетниках растений. Сообщила, что обнаружено постепенное обогащение плодов углекислотой по мере их созревания. Затем познакомила с приборами, с помощью которых она ведет свои работы.

К сожалению, третьей сотрудницы, Елены Владимировны Арциховской, дочери самого профессора, не было, и о её работе по исследованию устьичного аппарата по методу желатиновых пленок, они не имели возможности дать сведений.

Плодовый кабинет поблагодарил физиологов за любезный прием и вышел. Физиологам очень понравился почин плодоводов, и они решили сделать ответный визит.

В этот момент раздались звонки на перерыв.

Джемиль вышел во двор, обогнул здание научных кабинетов и подошел к окну химической лаборатории, где работал Иосиф.

Увидев друг друга, они издали радостные крики, будто целый год не встречались.

Иосиф, кругленький, гладенький по обыкновению, в сотый раз представил его своим сотрудницам: Юлии и другим.

— Вы не знакомы?

— Нет, здравствуйте, здравствуйте. Как поживаете? Что хорошего? — приветствовали они.

— Ничего, все старое, — ответил Джемиль.

Иосиф часто и вдохновенно пел. Он затянул свое:

На земле весь род людской

Чтит…

Сатана там правит бал, правит бал…

Рядом с ними, окруженная пробирками и примусами, работала Татьяна Иосифовна, которую кавказцы прозвали «Чтохлеб». Не было почти ни одного человека, которому бы они не дали прозвища: «Мышка», «Пышка», «Заноза», «Неимеешьправа», «Дельфин» и т.д., и т.д.

Каждое прозвище имело какое-либо основание.

В самом начале, когда Иосиф рассказывал о Татьяне Иосифовне, остальные спросили его:

— Которая эта Татьяна Иосифовна?

— Не помните, что хлеб в кооперативе…

— Да, да, помним, что хлеб…

Так и осталось за нею это прозвище. 

Очень резкая, грубая, несмотря на симпатичную внешность, она производила неприятное впечатление.

— Иосик! Зажгите мне примусу, — проговорила она режущим слух тоном.

Иосиф даже вздрогнул от испуга, машинально зажег ей примус, прыгнул волчком обратно на свое место и прокричал своё постоянно ни к селу ни к городу повторяемое выражение:

«И осталась она одна у распертого окна!!!».

— Бросьте эти студенческие замашки, — проговорила с ужимкой Чтохлеб.

А давно ли сама оставила студенческую скамью!

Её не любили в саду.

— Тебе купить что-нибудь в кооперативе?

— Купи масло и яйца. Хотя нет, лучше оставь, я после сам куплю, — добавил Иосиф.

Чтобы убить два часа перерыва, Джемиль пошел в нижний парк мимо тысячелетнего кебового дерева.

Никитский сад расположен на склоне горного хребта Яйлы, отстоит от Ялты на 5 верст. Он защищен от ветров Аюдагом, Яйлой и Ай-Петри, а с юга омывается водами Черного моря. Это создало для сада условия как на берегах Средиземного моря и дало возможность развести в саду культуры более теплых, южных стран.

Особенно замечателен сад в начале мая, когда он блещет изобилием ярких красок. Пышно цветут каштаны, изящно висят падающие капли «золотистого дождя», красиво натыканы на черные палочки голубые цветы иудиного дерева, страстно вьются плети глициний, нежно свисают кисти голубых цветов.

Рядом с глициниями, в беседках и ажурных галереях, вьется огненная чайная роза. Идеал!

Если ко всему этому прибавить обилие роскошных красок, лазурь морской необъятной глади, нежную синеву неба, получается очаровательная картина.

В летнее время сад посещали экскурсии ежедневно почти до 600-700 человек. Были специальные руководители, которые водили их и разъясняли.

Один из них, Афанасьевский, комичный, со странностями человек, начинал объяснение всегда с вопросов и сам отвечал.

— А сколько лет Никитскому саду?

— Никитскому саду более чем сто лет.

— А почему сад называется Никитским?

— Потому что расположен около села Никита и т.д.

Джемиль подошел к руководимой экскурсии и некоторое время слушал его.

Экскурсанты, полуголые, без рубашек, с носовыми платками вместо головных уборов, некоторые просто даже в трусиках, — имели глупый вид.

Обратите внимание: это гингко, китайское священное дерево. У него листья состоят из слитых хвой, так что оно является промежуточным между хвойными и лиственными, — объяснял, не торопясь, монотонно, Афанасьевский, с сознанием своего руководительского достоинства.

— А это каменный дуб, самое тяжелое дерево, тонет в воде… Вы обратите внимание на одно интересное явление в растительном мире, на борьбу за существование: листья южных мельче и суше, чем северных, чтобы влага испарялась меньше.

— Здесь вы видите гиганта растительного царства — секвойю. Она живет тысячи лет, достигает до ста метров высоты и десяти — толщины. Живет в Америке, — дополнял он свои рассуждения.

В этот момент раздались звонки на работу, и Джемиль, оставив их, пошел по главной пальмовой аллее и поднялся наверх, в сад.

Зашел в плодовый кабинет; там Абрамов возился со списками: объявили ему, что нужно отмыть корни, так как отмытые раньше уже подсчитаны и измерены.

Абрамов взял ведро, шланг от насоса и поднялся на 31-й участок, где находились отмываемые деревца.

За ним медленно двинулся и Джемиль мимо музея…

Когда он видел музей или Эмму, сердце его терзали самые разнородные чувства. Хотел заглушить, убить это чувство и не показывать совершенно, ибо он знал: «чем больше женщину мы любим, тем меньше нравимся мы ей», но в глубине сердца чувство сильнее разгоралось, заглушить или задушить его ему не удавалось.

Он сел над садом на один бугорок и дал чувству вылиться в следующие стихи:

К Эмме

Светлые кудри, стройный стан,

Плавные движения, зеленый сарафан,

Все прелестно дышит простотой,

Все, друг, пленяет в тебе красотой.

Бабочкой порхаешь всюду по цветам,

Внося радость и муку свободным сердцам,

Вольный от условностей ветер степей,

Ты рвешь беспощадно звенья отживших цепей.

Ты, друг, моя жизнь, ты вся — движение.

Источник веселья и прелесть весны.

Ты — чудное пенье соловья в роще,

Мы — блеск ярких солнечных лучей.

Живешь ты во дворце Никитского сада,

Как принцесса Грёза,

Мечты и мысли о Шахерезаде,

Все о тебе, моя грёза.

Видеть тебя — моя потребность.

Говорить с тобой — моя мечта.

Прижать к сердцу — высшая радость.

И целовать тебя — всегда, всегда.

Крым, Никитский сад, август

Записал это в свой блокнот, поднялся к Абрамову и до 6 часов вечера отмывал корни. Абрамов накачивал насос, а он направлял струю воды. Земля с водою уходила в канаву, а корни освобождались. После звонка спустился вниз, поручив Абрамову захватить отмытые корни.

Джемиль подошел к окну Иосика.

— А, здравствуйте, здравствуйте…

— Вы не знакомы? — представил он по обыкновению Юлии — соседке, которая так же, как и он, работала по определению химического состава плодов.

— Ты скоро кончишь? — спросил Джемиль?

— Подожди, через пять минут.

«Сатана там правит бал, правит бал», — затянул он свою песню.

Вскоре Иосиф убрал свои склянки, простился с Юлией и вышел. Они проходили мимо тысячелетника и сели отдохнуть под ним.

— Эх, Леночка, Леночка!.. Все дело портит эта «Чтохлеб». Она жить не дает людям, как муж, ревнует ее ко всем, — проговорил со вздохом Иосиф и сделал грустное-грустное лицо.

— Удивляюсь, под каким сильным влиянием находится Леночка у неё. Такой серьезный человек и такая несамостоятельность!..

— Леночка, Леночка… Она очень сдержанная, корректная, на мои ухаживания отвечает слабо. Это еще больше разжигает во мне чувство к ней…

— Знаешь, что? Мне кажется, ты ее не столько любишь, сколько ухаживаешь, а ее сдержанность заинтересовывает тебя.

— Это правильно. У меня всегда бывает так. И в Тифлисе была одна миловидная и серьезная девушка, Нюся — моя невеста. Я за нею долго ухаживал, но, когда добился взаимности, заметно охладел.

— Знаешь, я делаю такой анализ твоих чувств. Ты Леночку уважаешь, а Олечку любишь, но не уважаешь.

— Да, совершенно правильно. В этом-то мое несчастье. Леночка, если сознаться откровенно, является просто громоотводом, чтобы отвлечь внимание от той… но безуспешно. Там, в душе, чувство к ней развило глубокие корни…

— Да, — сказал Джемиль и задумался. Его взгляд упал на окружающую их природу.

Море, зеркальное, с легкой рябью, кое-где отражало солнце и блестело пятнами. На небе неровными полосками –– белые тучи.

В промежутках между ними было видно голубое-голубое небо. К горизонту оно светлее, а море отделялось от него резкой темно-зеленой полоской, растворяющейся на западе. Ай-Петри с Ай-Тодором были резко очерчены темно-синим силуэтом на фоне белого и голубого неба…

Только Ливадия и Кичкине видны были белыми пятнами сквозь верхушку Арбутуса-земляничника.

Ряд стройных темно-зеленых кипарисов закрывал Ялту от его взора, им помогал и Арбутус верхушкой своей…

На левой стороне — три одиноких кипариса, будто ведущие интимную беседу, отражались на фоне светло-голубого неба и темно-зеленого моря, а еще левее, горизонтальными зонтиками-этажами сосна, вместе с иудиным деревом, так же отчетливо были видны на фоне неба.

Перед ним была ровная зеленая площадка гладко стриженных лавров, дуба, самшита и др.

Над ними расстилала свои ветви достопримечательность Никитского сада — тысячелетнее кевовое, или терпентинное, или скипидарное дерево (фистацика мутика), под которыми отдыхали тысячи и тысячи временных и еще больше случайных посетителей Никитского сада.

Они любовались теми же видами, какими любовались те, а также тем прадедом, пережившим столько веков. Им стало обидно за человека, что он не может четверть, даже десятую часть его жизни пожить…

«Царь природы» — и такая слабость! Прав был Державин, когда говорил: «Я царь, я раб, я червь, я бог». Да!..

Они встали, спустились, прошли через балкон, к самому Картацци, окруженному стройным кипарисами и пышным дубом.

Из мальчиков только Юра был дома. Остальные пошли, оказывается, купаться; Всеволод же еще не приходил. Юра с серьезным лицом приводил свой уголок в порядок, раскладывал книги и коллекцию плодов на полке.

Шарик встретил своего папашу с большой радостью, бросился на него, визжал, потому что он приносил мясо и кости из столовки.

— Где ты сегодня работал? — спросил Юру Джемиль.

— Работал на пятом участке, где черешня, — ответил он.

В это время Шарик полез с веранды в комнату, глядя исподлобья и как бы спрашивая разрешения.

— Ты куда?!! — крикнул ему Джемиль, и пес одним прыжком очутился у входа. Другими путями его невозможно было выгнать, но этот вопрос пугал его страшно.

— Мы сегодня были у физиологов в гостях. Только тебя не было. В дальнейшем предполагается обойти все отделы: фитопатологический, дендрологический, химический, лабораторию и др., — передал он Юре.

— Что же мне не сообщили? — буркнул он.

— Где же сообщать? Ты был далеко.

Вскоре собрались все. Поставили чай на примус, вынесли стол на веранду и сели вокруг.

— Приходил Шукри, спрашивал тебя и ушел, — сообщил «доктор» Джемилю.

— Ничего не передавал?

— Нет.

— И осталась она одна у распёртого окна, — выкрикнул Иосиф свое никчемное выражение.

— Ты смотри, я хочу отбить твою Леночку, — сказал Юра.

— Не имеешь права! — ответил Иосиф, и с тех пор его прозвали «Неимеешьправа».

— Пеньковский хотел к нам вселить еще одного новоприбывшего сотрудника, но я ему доказал, что у нас и без того тесно, — проговорил Всеволод.

— Ни за что не пустим. Пусть куда угодно вселяют, — ответил Джемиль. Меня страшно возмущает отношение этих верхов к нам, практикантам. Сами занимают отдельные квартиры, а к нам запихивают всех, как селедок в бочку.

— Я тоже поругался с Семеновым из-за этого, — проговорил Иосиф.

— Нет. Никогда. Пусть отец Пеньковского придет — мы не пустим. Я знаю теперь, как с ними действовать. Видишь, как они предупредительно относятся к Шукри, потому что тот указывает им их места. Надо и нам действовать так же, –– сказал Джемиль.

— Нет, не поэтому, Шукри — крымец, вот, — ответил Юра.

Каждый достал свою чашку и начал пить.

Солнце уже зашло. Сильный аромат жасмина носился в воздухе. С веранды была видна дача Нютино, где жили практикантки — среди зелени, глицинии, кедров и кипарисов.

— В техникум не пойдешь? — спросил Иосиф Джемиля.

— После чая пойду.

— Я тоже с вами пойду, подождите немного, — проговорил Юра.

Выпив чай, они втроем пошли в техникум, то есть, в Нютино.

У входа на скамейке под большим деревом сидели Тамара, Кармен, её сестра, Таня-дельфинчик, Маруся — мамаша всех девушек, Мышка и Пышка.

Мальчики поздоровались с ними. Достали из комнаты табуретки, сели и поговорили.

— Джемиль жан — кейфим нежедр? — проговорила Тамара несколько слов из того маленького багажа, который она привезла из Баку.

— Яхши. Сенинки нежедр, Тамарикс?

— Меним ки яхши др.

— Где Варя?

Кто-то предложил пойти к краю обрыва и «выть на луну».

Пошли. Сели под молодыми кедрами. Карменчик прозвенела приятным колокольчиком «Коробейники»:

Ой, полна, полна коробушка.

Есть и ситец, и парча.

Пожалей, моя зазнобушка,

Молодецкого плеча.

Все поддержали:

Раз полосоньку я жала,

Золоты снопы вязала,

Молодая, ей, молодая…

Спустя некоторое время Джемиль встал и зашел в комнату; там Варя возилась по хозяйству. Они поздоровались…

— Ты что делаешь?

— Ничего.

— Не хочешь выйти?

— Хочу. А где остальные?

— Они сидят на краю обрыва под деревьями и поют, а мы пойдем по тропке через балку в парк.

— Хорошо, я сейчас соберусь.

Они вдвоем вышли осторожно и направились в парк. Приятный воздух ласкал их. Они гуляли по аллеям парка, затем сели на скамью под крупным кедром, который прозвали «своим» и беседовали. Джемиль рассказывал содержание его пьесы «Габибат», которое ей понравилось.

Затем они выбрали себе на небе звезду Альтаир в созвездии Орла, по лучам которой решили посылать привет, если им придется разойтись в разные стороны.

Говорили нежные бессмыслицы:

— Ты моя?

— Да, вся твоя. Везде и всегда.

— Твоя квартира сердечная была свободна или кем-нибудь занята?

— Она была занята, но я очистила ее для тебя, выставив жильцов.

— Значит, ключи даешь мне?

— Да, ключи в твоем распоряжении.

— Слушай, наш Юра за кем-то усиленно ухаживает, поздно возвращается домой, но мы никак не можем установить, кем он увлечен.

— Он бывает с Мышкой.

— Правда?

— Да, у нас поздно возвращающихся три: я, Кармен и Мышка.

А остальные подруги как реагируют?

— Ничего. Как же они могут реагировать?

— Ну, давай теперь вернемся домой. Пора нам идти.

— Пойдем, — как-то шепотом проговорила Варя.

Вернулись обратно через балку и забрались на холмик около Нютино. Хороший вид на море и его окрестности. На холмике кое-где имеются небольшие деревья, а наверху камни, где можно сидеть.

Луна уже приблизилась к горизонту. Голосов из Нютино не слышно. Должно быть, спят. На прощанье — обнялись и разошлись.

Джемиль вернулся домой. Юры не было вовсе. Остальные спали. Разделся и лег.

IV

Прошло недели две.

Наступила суббота — канун праздника. Вечером должен был приехать Ришад. Решено было устроить вечеринку, в Картацци пригласить из сада всю молодежь. Заранее были составлены списки, кто будет приглашен и что будет приготовлено. Шаран уже снабдил вином алиготе и мускат. В столовке были заказаны закуски.

Под вечер явился Ришад с товарищем из Ай-Василя, скрипачем Ибрагимом. Были оповещены все, кто должен явиться, все группировки, за исключением главковерхов: Подцерковье, Шаран, Арциховские, Нютино и др.

Джемиль надел черкеску с чувяками и папахой. Этот костюм очень шел ему, и он чувствовал в нем себя легче, чем в европейском. Он передал Иосифу, чтобы тот пригласил и Эмму: сам бы ни за что не пригласил ее. Ему очень хотелось ее присутствия, но он не думал за ней ухаживать, а только желал подчеркнуть, дать понять, что она ему не нужна.

Маневр его удался.

Начали собираться гости из Нютина: Кармен, Дельфин, Маруся, Тамара, Варя, Мышка, а из Шарана — Антонина Андреевна, Лидия Александровна, Витя, Аненко; Подцерковье — «Чтохлеб», затем Арциховские, Лена, Надя, а также Эммочка с большим букетом астр.

В начале вечера Всеволод спросил через Иосифа, не будет ли Джемиль иметь что-то против, если он будет с Эммой. Иосиф, оказывается, ответил, что у нас, кавказцев, этого не бывает: если женщина обратила внимание на другого, ее бросают совершенно.

Хозяйничала Юлия Евгеньевна, помогали ей Эмма, Кармен и Варя. Нарезали помидоры с огурцами и красивыми фигурами выложили на тарелки. Накрыли на стол.

Все уселись. Гостей было человек сорок, Джемиль сел рядом с Варей, а по правую руку уселась Эмма и с ней Воля.

— Кого тамадой?

— Джемиля! Джемиля!..

— Нет, товарищи, меня оставьте, дайте другого; скучно, когда постоянно выбирают одного и того же.

— Нет, нет. Вы будете тамадой!

— Подымайте руки, кто за него!

Единогласно.

Джемиль встал и хотел говорить.

Все притихли! Тш… тш…

— Товарищи, я очень благодарен за доверие, которое вы оказываете мне. Всякая компания подобна музыкальному инструменту, где все струны звучат в унисон. Если какая-либо струна слишком натянута или ослаблена — получится диссонанс; точно так же и в компании все члены должны действовать согласованно, а чтобы создать эту согласованность, разрешите организовать застольное правление.

— Просим, просим…

— Нам необходима исполнительная власть, по-кавказски есаул. Есаулом я назначаю Всеволода.

— Браво, браво!!

— Нужен виночерпий. Им будет Шукри.

— Правильно.

— Необходим доктор. Это будет у нас Шура Оте. Нужен продком. Поручим Иосифу. Главмузыкантом будет Ришад. Танцмейстером будет Эмма. Никто не может вмешиваться в функции другого; каждый должен знать свои обязанности. Виночерпий имеет право взять себе двух или трех помощников. Главмуз берет на учет все музыкальные силы и создает настроение компании, запевала учитывает также все голоса и в нужный момент дает песни. Танцмейстер открывает танцы. Товарищи, за наше настроение отвечает виночерпий, за здоровье всей компании отвечает доктор, за порядком за столом — есаул, а за весь стол тамада.

— Правильно, правильно…

— Есаул! — крикнул тамада.

— Я здесь! — встал во фронт есаул.

— Предложи виночерпию налить бокалы.

— Виночерпий, бокалы!

Наливают.

Тамада говорит тост.

— Товарищи! Приветствую дорогих гостей — представителей благородного Крыма Рашида и Ибрагима. И, высоко поднимая свой бокал, пью за тот торжественный момент, когда наши дорогие гости прибыли в нашу среду.

Товарищи, не все из нас знают их. Это тот самый Ришад, который в Баку представлял крымское студенчество, был первым инициатором-организатором смычки крымского студенчества с кавказским и, в частности, дагестанским. Это тот Ришад, который может играть на всех музыкальных инструментах, поет, красиво танцует и способен один весь вечер занять целую компанию и создать настроение, а Ибрагим — его непременный компаньон и союзник. Ура им! Пью за их здоровье!!!

— Ура, ура…

— Браво, браво!

Все чокнулись с ними и выпили.

— Ваше здоровье!

— Ваше здоровье!

— Спасибо, всем, — ответил Ришад, все время стоявший прислонившись и держа в руке бокал, как бы желая сказать ответное слово. — Я очень рад, что встретился здесь с хорошими товарищами и дорогими друзьями. Наш уважаемый тамада сказал несколько лестных слов по моему адресу. Я тронут тем приятным обо мне мнением, которое мы здесь слышим. Будьте здоровы!

— Спасибо!

Все закусывают, беседуют, веселятся, но не шумно, а организованно, как-то по плану, немного сдержанно.

— Товарищ есаул, здесь некоторые совсем не пьют вина! Это как допускается? — говорит виночерпий.

— Надо доложить тамаде, как быть. Товарищ тамада, некоторые совсем не понимают живительной влаги, что делать?

— По традиции кавказской первые бокалы должны быть опорожнены, а если кто не может, значит нездоров. Предложить доктору, чтобы осмотрел и принял меры.

— Товарищ доктор, прошу осмотреть Николая Васильича.

Доктор встал, предложил «больному» подняться и отойти в сторону, поднять голову, показать язык. Затем стукнул два раза по спине, послушал его…

— Дышите силнее…

Больной начал дышать усиленно. «Доктор» взял толстую дубину и положил «градусник» подмышку больному, вынул часы и начал смотреть, перевернув их циферблатом вниз.

— Да, товарищ тамада, у него серьезная болезнь, микробы жизни спят, необходимо их разбудить 500 граммами «виноградной эссенции».

— Есаул, предложить виночерпию изготовить лекарство по рецепту и предложить больному, — распорядился тамада. Больному дали большой бокал вина. Он выпил до дна.

— Ну как, доктор? Поправился больной?

— Да, теперь ему лучше. Можно уже сесть, — проговорил доктор.

— Есаул! Объявить приказ по столу. Предлагается всем чувствовать себя веселыми, скучать не разрешается. Каждой даме сказать по комплименту, а кавалеру сказать что-нибудь смешное, от чего бы дама разразилась смехом.

— Слушаюсь, товарищ тамада, — сказал есаул и объявил приказ по столу. Все залились хохотом. Понемногу за столом становилось шумнее, бокалы наполнялись, тосты произносились, в глазах появлялся блеск, а на щеках румянец.

Между делом тамада беседовал с Варей, а на Эмму, которая бросала многозначительные, полные ревности и укора взгляды, не обращал внимания.

Он обратился к Варе:

— Но как твое самочувствие?

— Хорошо.

— Хочешь сказать тост?

— Нет-нет. Не хочу. 

— Смотри, а то я предложу, и тебе придется говорить.

— Не надо, пожалуйста.

— Ты что же, мне комплимент не скажешь?

— Что же тебе сказать?

— Что хочешь?

— Есаул!

Все насторожились.

— Предоставляется слово нашему уважаемому гостю Всеволоду Васильевичу Вяткину.

— Слушаюсь, товарищ тамада, — проговорил есаул и передал приказ, а сам между делом опорожнял большие бокалы виноградной эссенции.

Всеволод встал с бокалом в руках, все притихли.

— Друзья, мы живем, трудимся, отдыхаем, веселимся, скучаем, но все это делаем беспорядочно, бессистемно. Товарищи! Поработал — надо отдохнуть, надо научиться отдыхать! Делу время, потехе — час. Надо уметь веселиться. Веселье и радость так же необходимы для нашей жизни, как воздух, как солнце. Желаю всем собравшимся научиться не впадать в уныние, быть здоровыми, жизнерадостными и веселыми. Будем, как солнце. Ура!!!

— Ура, ура, ура! — повторилось многократно.

Все подняли бокалы и выпили.

Иосиф сидел с Леночкой и старался быть развязным, но у него не выходило, во-первых, потому что он при ней робел, а во-вторых, мысли его, особенно в данный момент, были заняты Кармен. Малейшее с её стороны внимание к другим било молотком по болезненно чувствительным нервам его. Он старался отогнать мысли от неё, но его обиженно опущенные с влажным блеском глаза выдавали его переживания.

Она сидела на противоположном конце стола с товарищем Всеволода, приехавшим из Москвы на несколько дней, — с Виталием Козловым. Он смотрел на Кармен как на простенькую и доступную девушку. Действительно, за скромным душевным видом у нее маскировались внутренние желания и чувства. По виду никто бы не сказал, что она может играть сердцами, но в ней были богатые залежи таких способностей. Она нащупывала только и чувствовала его неглубокость…

Юра и Мышка были заняты беседой; глаза его пожирали бедную Мышку.

Папонов сидел с Тамарой, Виткин — с Марусей, Ришад громко беседовал с Надей Арциховской, а Ибрагим — с Юлией…

Шум беседы и интимных излияний становился все громче и оживленнее.

Все настроились, как сладкозвучная, златострунная тара.

Кто-то предложил дать музыку.

— Это дело главмуза, — пояснил тамада. Далее он издал через главмуза застольные декреты.

Декрет № 1.

«Никто не вправе задерживать приятные звуки, будь то музыка или пение. Всем желающим необходимо встать на учет у главмуза».

Декрет № 2.

«Никто не имеет права опускать нос ниже 45%».

— Да, это замечательно, — заявила Кармен. — Нос должен быть на высоте своего положения.

Новые декреты всем понравились.

Эмма была недовольна вечером, но старалась казаться веселой.

Всеволод чувствовал, что она отходит от него, и пил, пьянел, и это еще более отдаляло её от него.

— Надо закончить стол, — предложила Антонина Андреевна.

— Нет, прежде чем встать из-за стола, по нашей традиции, каждый должен произнести тост и поднять последний бокал. Тамада говорит последним.

— Это хорошо, — сказала Юлия Евгеньевна.

— Слово дается Эммочке.

Она выпила за молодежь, за цветущие силы жизни.

Затем один за другим пили за веселье, жизнерадостность, за успех в науках, за тесную смычку всей никитской компании и т.д., и т.д.

Было высказано все. Последние слова произнес тамада:

— Живем мы раз и должны уйти.

Повторять жизнь ведь нам не дано.

Так в чем же дело? Счастливый путь!

Преграды смести мы должны.

— Браво, браво! — говорили Всеволод и Папонов, — это великолепно.

Все встали из-за стола. Создалось бодрое, бравое настроение. Убрали столы и стулья. Ришад и Ибрагим взяли инструменты.

— Лезгинку, лезгинку, — кричат голоса. Стали в круг и начали хлопать. Дали лезгинку.

— Тамаду просим, тамаду…

Приподнятое настроение, заражающая музыка, возбужденные лица, гипнотизирующее общее веселье вдохновили, и он с азартом, ловко, красиво пустился в круг. Ноги его в остроконечных легких чувяках делали выкрутасы, которых, может быть, он и сам не ожидал. Танец очень понравился всем.

Затем Ришад передал музыку ему и тоже пустился в пляс, несмотря на свои больные ноги, он тоже ловко протанцевал.

Варе очень понравился танец Джемиля, ей было приятно, что он с ней, а Эмма с завистью глядела на них. Она избегала своего кавалера, тем более что тот уже перешагнул черту, дёрнул лишнее.

После играли европейскую музыку: вальсы, падеспань и пр. Пошли танцы общие, оживленные.

Некоторые вышли на веранду. Теплый бархатистый воздух приятно гладил по щеке. Красивая темнота южной ночи прорезывалась лучами восходящей из-за Яйла луны.

Некоторые спустились с веранды в сад. Эмма стояла с одним из гостей, основательно нагрузившимся, у лестницы и, когда увидела Джемиля, подозвала его к себе и попросила на ухо избавить ее от него. Джемиль предложил ей докончить тот «прерванный» разговор, который днем она не успела передать. Та согласилась, и навязчивый кавалер, который ухватился, как клещ, за ее руку, выпустил ее. Джемиль отвел ее немного в сторону и отпустил, а сам вернулся к Варе. С ней вдвоем, оставив веселящихся, они направились в сторону Ялты, в Нардан и, пройдя по красиво усаженной с двух сторон кипарисами дорожке, остановились на ее краю.

Красота этой ночи вдохновила его на виршеплетство, которое вылилось в следующие слова:

Ночь на Нардане

«Кипарисы шпалерами — наша охрана,

Шаги в такт сердца слиты,

Мысли в унисон, руки глицинии,

Мы с тобой плющ и сосна».

И т.д., и т.д.

Уже близился рассвет, они вернулись обратно и мимо Картацци пошли в Нютино. Тем временем большинство гостей уже разошлось по домам. Иосиф провожал Лену и Эмму… Из девочек остались Надя Арциховская и Дельфинчик.

Когда Джемиль вернулся к себе, Иосиф сообщил ему, что Эмма очень и очень его просила подняться в сад и зайти к ней. Обещала, что она спать не будет, а будет ждать его. Она жила одна в здании музея. Брат уехал в Кисловодск лечиться.

Джемиль через балку по тропке поднялся к музею и зашел на веранду Эммочки. Там, на диване, она, не раздевшись, полулежала и сосредоточенно смотрела в одну точку. Видно было, что она за этот вечер много пережила и много передумала.

Когда Джемиль зашел, она чуть-чуть подняла голову и указала на место рядом с собою на диване. Вид у нее был такой, что малейшее что-нибудь — и она готова была разрыдаться.

— Вы очень жестоки.

— Почему?

— Любите мучать людей, не обращаете на них внимания…

— Каких людей? Какое внимание? Если вы о себе говорите — у вас же был кавалер, которого вы избрали сами.

— Нет, нет, не избрала, никого не было; я только хочу вас… — проговорила она быстро и, бросившись ему в объятия, спрятала лицо на его груди.

— Ну, хорошо, успокойтесь. Если меня хотите, вот я с вами, — и он прижал её. Она немного успокоилась.

— Кавказцы очень корректны, но, если сделаешь им неприятность, они страшны. Всеволод груб. Я никому не давала повода. Теперь я тебя не выпущу.

Они до рассвета нежились друг другом. У Эммы растаял лед на сердце. Вся обида прошла… Она сияла от радости. Джемиль рвал цветы — самые красные, пурпурные; рвал и клубнику. Был доволен. Он добивался этого. Ему как раз нужно было, чтобы она сама оценила его и попросила прийти к ней. Он был удовлетворен.

Уже серый отблеск близкого рассвета был виден на горизонте. Потушили свет.

Свежий воздух проникал к ним на веранду и бодрил их разгоряченные тела. Чудный вид на море сквозь узоры глициний: видно, как отражаются кипарисы, серебристая ель, сосны и другие деревья в море.

Ночная завеса все больше и больше поднималась, и падал на землю рассвет. На небе фиолетовые тучи с розовыми краями. Утренняя заря позолотила Ай-Петри и другие скалы, Ливадийский дворец, Кичкине.

Джемиль поднялся, желая вернуться к себе. Она на прощанье обняла и поцеловала его. Он спустился через ту же балку на Картацци и лег спать на веранде.

V

Встали поздно. Остаток дня прошел в уборке и приведении помещения в порядок. Вечером Джемиль и Иосиф поднялись наверх в сад и отнесли посуду к Хлебушке. В этот момент разразилась страшной силы гроза, загремел гром, полил ручьями дождь. В клубе шел отчет правления. Они некоторое время прождали на веранде, пока дождь не перестал, затем спустились к себе. Запах сырой земли носился в освеженном чистом воздухе.

Ночь. Двадцать минут первого. Глубокий сон. Вдруг душераздирающий стон одного из товарищей, который разбудил всех. Все тряслось со страшной силой, подпрыгивало, штукатурка с грохотом падала на пол… Мрак… Все в панике спросонья очутились у запертых дверей. Они завалены штукатуркой. Пять-шесть рук схватились за ключ, и каждый поворачивал его в свою сторону, желая открыть, и мешал другому. Паника усиливалась. Беспрерывный рев подхвачен еще кем-то. Жутко!

Джемиль, разбуженный криком, спросонья накинул на голое тело одеяло и в одно мгновенье очутился за ними. Секунда и…  крупные глыбы и камни упали на подушку и подняли походную тахту на ноги.

Толчки с новой силой возобновлялись, здание прыгало, как щепка, взнесенная бушующей волной.

Все трещало, разрушалось, беспрерывный подземный гул смешивался с воплем и ревом некоторых товарищей… А дверь не отпиралась! На голову Джемиля начала сыпаться штукатурка. Он отошел к середине комнаты с мыслью, что погибли. Промелькнуло только: «Какой глупый конец!» Он услышал запах смерти. Темнота дополняла картину. Все почувствовали, что комната послужит им братской могилой.

Вся жизнь с молниеносной быстротой прошла перед мысленным взором. Момент — он заметил окно. Мигом бросился к нему. Толкнул со всей силой. Оно раскрылось, и Джемиль, поднявшись на подоконник, прыгнул вниз. Одеяло застряло в окне, и он голый очутился внизу, в саду. За ним прыгнул и Алеша Самарский, все время недоумевающе сидевший на своей постели.

Они оба бросились к веранде, чтобы помочь товарищам, но те уже вырвались, некоторые совершенно в крови. Оказалось, что, потеряв надежду открыть дверь, Всеволод полез головою в стекло и порезал все лицо, а Юра — плечо. Рубашка вся в крови. Через секунду шесть голых тел, съежившись, стояли у лестницы, со страхом глядя на здание полуразрушенной Картацци. Первое время друг друга не замечали. Во дворе, оказывается, думали, что их нет в помещении. Постепенно начал чувствоваться холод, но никто не решался войти в ту могилу.

Под конец Иосиф и Джемиль поднялись по лестнице… Первый зажег лампу, а второй стащил одеяло с тахты из-под груды камней. Захватили самое необходимое и, собрав в саду скамейки, устроились на них под деревьями.

Но спать не удалось… не дали. Пришли соседки смотреть их комнату. Затем пришла Эмочка, осмотрела всё и ушла… Она, оказывается, ходила повсюду. Заглянул и Олег Иванов по пути в Ялту. Руководителем «экскурсии» они сделали Иосифа. Первые минуты было страшно, потом начали смеяться, шутить. Это была реакция после пережитого — нервный смех.

Больше всего пострадали углы Джемиля и Иосифа. Глыбы с пуд весом лежали на тахтах, столе и полу. Примус превратился в лепешку. От стенной лампы осталась одна жестянка, посуда разбилась. От эммочкиного букета ничего не осталось: не было видно ни цветка из-под глыб штукатурки. Потолок и стены разошлись на пол-аршина. Стена на веранде стала пузатой.

Утром Юра хотел сфотографировать разрушенное помещение внутри. Снял угол Джемиля и, собираясь направить фотоаппарат в Иосифовский угол, проговорил: «Вдруг будет еще толчок, я больше всего боюсь за аппарат».

— Что ты, разве каждую минуту повторяются толчки? — сказал Джемиль.

В этот момент действительно произошел толчок — и им пришлось пулей вылететь из помещения с аппаратом.

У Джемиля было такое представление, будто только их дом качался и пострадал, а остальное всё не двигалось. Он с Иосифом поднялся наверх, в сад, с мыслью осмотреть разрушения.

Сильно пострадал Дом Илловьева около научных кабинетов.

Вся семья сидела около дома, полуголые, на тахтах. Оказывается, они ничего не смогли захватить из дома, выбежали голые. Соседи им принесли платье, и главе семьи пришлось надеть дамскую юбку.

Научные кабинеты страшно пострадали, особенно химлаборатория. Все приборы разбиты штукатуркой.

Обход двинулся в сторону церкви. Там, во дворе, на земле, устроились все жильцы Подцерковья, а также шаранцы.

Поднялись наверх, к Арциховским. Они устроились недалеко от дома, под деревьями. Шутили, припоминали подробности со смехом.

Затем обход спустился вниз, к музею, где жила Эмма. Она с племянницей Галкой устроилась под магнолией, недалеко от музея, который треснул по стенкам, и штукатурка выпала.

— Уж вы-то вчера основательно растерялись, — сказала Эмма.

— Как растерялись? А вы что делали?

— Никому даже в голову не пришло проводить меня. Отпустили одну.

— Слушайте, кто в тот момент думал о проводах? Если бы вы знали, сколько мы пережили за те несколько минут!

— Я-то была спокойна и, когда выходила из музея, оделась и даже напудрилась.

— Да, это действительно так.

В этот момент прибыла почта, и они пошли к ней.

После обеда Джемиль снова ходил по музею…

Вдруг страшной силы подземный гул медленно пополз по горе наверх, к Айяну…

Затем началось сильное волнообразное качанье; все деревья склонялись из стороны в сторону, а музей трещал, громыхал, качался вправо и влево, но не рухнул. Здание было прочное, из железобетона.

Эмма страшно перепугалась. Галка плакала. Джемиль их успокаивал. Необходимо было вытащить вещи из своего помещения и организовать охрану ночью, попросить оружие. Поэтому Джемиль хотел уйти.

Эмма попросила его:

— Стрелков хочет устроиться здесь недалеко. Ради всего святого, не оставляйте меня одну.

Он обещал непременно прийти наверх и быть с нею и направился к Картацци.

Там вытаскивали остатки вещей из помещения и складывали под дерево. Они устроились под большим каштаном, а во дворе под деревьями, собрав свой скарб, также устроились остальные жильцы дачи.

Вечером Джемиль поднялся вторично наверх, к музею, и обнаружил следующую картину. Стрелков был назначен начальником самоохраны. Он был неравнодушен к Эмме и устроил свой штаб недалеко от неё, под деревом. Она его видеть не могла, но от пережитого ослабла совершенно, чувствовала себя беспомощной, и радости её не было конца, когда она увидела Джемиля. Говорила, что ждала его, как бога.

В распоряжение Стрелкова было отпущено ценное вино из Магарача для раздачи всем дежурным.

Джемиль взял Эмму под свое покровительство, и Стрелкову пришлось убраться по своим делам — делать обход, проверять посты. Он раздавал вино. Открыл там же, в штабе, несколько бутылок, пил и с Джемилем, который провел ночь, устроившись вблизи Эммы, тоже под магнолией. Утром вернулся домой.

Сегодня плодовый отдел из научных кабинетов перебрался в конторку.

Вытаскивали вещи из научных кабинетов, спускали ящики по лестнице со второго этажа вниз.

До обитателей сада дошли первые сведения о разрушениях в других местах.

Появились ялтинские бюллетени, в них было написано:

«Информационная сводка о землетрясении в Ялта-районе.

Землетрясение, начавшееся в 12 ч. 20 м. на 12-е сентября, охватило одновременно все южное побережье.

Первый толчок был значительной силы, и многие дома получили трещины и серьезные повреждения. Жители в панике выбегали на улицу. Больше всего строений повреждено в дер. Лимени и Кекенеиз.

На почве паники и бегства из домов пострадало 200 жителей в районе. Раненых обвалом штукатурки насчитывается 38 человек. Все они помещены в больницы. Есть убитые».

В течение 12 сентября ощущался ряд толчков, из коих два были довольно значительные.

Радиотелеграмма.

Феодосия. 12/IX. Сила землетрясения южного побережья Крыма доходит до 9 баллов.

Далее следовали мероприятия местных властей.

Была создана чрезвычайная тройка по оказанию помощи пострадавшим. Все автомашины мобилизованы. Установлены дежурства. Приняты меры по оказанию немедленной медпомощи и пр., и пр.

Вечером в Картацци практиканты мобилизовали свои силы, и командующим всеми «морскими и сухопутными войсками» выбрали Всеволода. В его функции входило назначать по двору дежурства.

В первый же вечер были назначены:

От 8 до 10 вечера — Алеша и Жорж.

От 10 до 12 — Иосиф и Афанасьевский и т.д.

В пять утра два толчка, балла в 3-4 разбудили весь лагерь.

Дежурил в это время Джемиль и сын хозяйки дома, Витя.

Джемиль подошел к начальнику морских и сухопутных сил дачи Картацци и, став во фронт, спросил:

— Товарищ командир, если будут подходить пароходы, что с ними делать, задержать или пропустить?

— Посвистать.

Это понравилось и Щербатенко.

После он говорил Джемилю:

— Товарищ начальник, там корова освободилась, что с ней делать?

— Проверить документы и, если их нет, задержать.

После землетрясения было одно заметно, особенно в первые дни.

По вечерам бывало жутко, у всех подавленное настроение. Панические слухи наводят ужас: говорили, что Крым ползет в море; ночью могут быть страшные толчки в 12 баллов, когда деревья выскакивают с корнями… надо ехать, ехать… поскорее… только билеты трудно достать, да денег нет — вот разговоры по вечерам. Многие уехали, бросив всех своих. Так сделал и Юра.

Остались Иосиф, Джемиль и Всеволод.

А по утрам шутки и беспрерывный смех, почти нервный.

Все беседы, разговоры вокруг землетрясения — чувствуем, что мы живем на груди громадного чудовища.

— Не было бы счастья, если бы не несчастие.

— Надо было тектоническим, вулканическим и всевозможным силам дать такую встряску, чтобы мы, соседи, живущие почти 3 месяца вместе, смогли познакомиться, — говорил Джемиль дочери Афанасьевского, Нине, когда во время ночных дежурств познакомился с нею.

Первые дни все жили под деревьями.

Он даже писал своему товарищу: «Шутки недр земли выжили наш квартирный кризис. Теперь у нас такой простор, что вселяй хоть армии. Все живем в одном помещении, под одной кровлей. Наш новый адрес: Никсад, двор Картацци, Конский каштан № 2».

Затем наступила сарайная эпоха: пошли очищать все сараи, коровники, курятники и прочие антисейсмические дыры и там устраиваться. Вместе с этим делали и фанерные будки.

Все дачи-дворцы и прочие здания разрушены и брошены, а в сараях живут.

Здесь получилось как раз «война дворцам, мир хижинам».

Было смешно: сарай по-татарски означает «дворец». Например: Васильсарай, Бахчисарай. Теперь же стало много сараев: Шаран-сарай, Мартьян-сарай, Никит-сарай, Караван-сарай (у Эммы и Тани был коровник, и мы его прозвали «Караван-сарай»).

Иосиф, Всеволод и Джемиль вскоре переселились в нижний парк, в грунтовый сарай, и тоже шутили: говорили, что они тепличные существа, что скоро будут показывать их экскурсантам за особую плату.

После землетрясения развелось много котят и щенят, им даже имена давали современные, связанные с землетрясением. Например, Сейсмос — котенок Тани Носковой, Толчок — котенок Эммы.

Газеты уже более подробно сообщали о последствиях землетрясения.

В газете «Красный Крым» от 12 /IX можно было прочесть следующее:

«Вести из городов

В Балаклаве.

В Балаклаве вода вышла из бухты, разрушено два дома, зарегистрировано несколько увечий, смертных случаев.

В Карасубазаре.

Первый толчок произошел в 15 минут первого. Много домов дали трещины, кое-где обвалилась штукатурка.

В Бахчисарае.

Многие дома получили повреждения, разрушено несколько старых построек, кое-где попадали трубы».

Далее впечатления корреспондентов.

По дороге Симферополь-Алушта.

В Алуште наиболее крупные повреждения имеются в гостинице «Ялы-Бахча». Обвалились стены, лестница, повреждена мебель, канализация и т.д. Все обитатели гостиницы находятся на улице.

В городе несколько домов совершенно разрушены. Их жители живут на улицах и в палатках.

Алушта представляет оживлённейший бивуак. Почта работает на открытом воздухе.

В газете от 15/IX было:

«Новые сообщения о повреждениях. Ялта. 14 сентября, 11 час. 30 мин. Между 4 и 5 часами утра сегодня раздались новые 4 толчка значительной силы. Сведения из районов еще не поступали.

В деревне Лимены, у Симеиза, из 100 домов полуразрушено 66 и 25 полностью.

В деревнях Мисхор и Кореиз 96 домов настолько разрушены, что жить в них нельзя.

В деревне Алупка около 300 человек остались без крова.

В деревне Симеиз пострадало 75 домов.

Сильно растрясен дворец Кичкине, появились новые трещины. Для эксплуатации он не годен. Дом отдыха в Кичкине закрыт.

В Ласточкином гнезде новые толчки образовали трещины, в башне образовалась пробоина.

С горы Ай-Петри и Кошка отвалились груды камней.

Верхнее шоссе совершенно завалено и закрыто».

Далее впечатления корреспондента:

«После землетрясения.

Деревня Гаспра.

На площадках вдоль дороги сидят на корточках группы бессловесных татарок, закутанных в свои одеяния. Женщины стерегут скарб. Мужчины организованы энергичным предсельсовета Усейновым для помощи пострадавшим. Он садится к нам в машину и рассказывает, как потрепало землетрясение южный берег.

Гора Ай-Петри как из пушки гремела. Камни сыпались. Искры (от трения) светились, как на пожаре. Камней много навалило.

Въезжаем в санаторий «Сан-Тодор». Нас встречают известием о больших разрушениях, причиненных стильным постройкам санатория. Старый дворец осел. Вместо парапета — обломки камней. Кровати засыпаны камнями.

Первый вопрос:

— А где больные были?

Отвечают:

— Больные в кроватях лежали и за миг до обвала выскочить успели. Только трое ранены, и те от прыжков с балкона.

В новом дворце трещины в стенах.

Алупка сразу встречает сюрпризами: первая изба на взгорье — и как только она удержалась! — при одной стене осталась. На куриной ножке. Из нового гаража стена, как пробка, вылетела. Машину одну помяло.

В мечети со старинным красивым минаретом тоже стена рухнула.

Минуя зияющее щелями и трещинами здание электростанции, едем дальше, и вот мы в Алупкинской здравнице Южберкрыма. Здесь есть разрушения, даже обвалы, но люди целы.

Не велики разрушения и в громадном Воронцов-Дашковском дворце. Зубья стильных стен обвалились в одном месте.

Покидаем Алупку. Мчимся в Симеиз. Уже рассветает. Симеиз встречает толпами взбудораженных людей. Сильно удивляются, как мы из Ялты целехоньки добрались до Симеиза. Здесь сплела сеть стоустая молва, что Ялта… затоплена, Ялта погибла.

После разъяснения слухи рассеиваются, и симеизцы начинают выкладывать свои новости о разрушениях, пострадавших, о перепуге… А потом сыплют шутками. Успокоились».

Это всё впечатления корреспондента. Дальше в газетах появились заочные лекции профессоров Двойченко, Обручева и др. и разъяснения, что такое землетрясение, будут ли в будущем повторяться в Крыму землетрясения и т.д.

Затем началась полоса помощи пострадавшим, призывы и приемы пожертвований.

В Никитском тоже рассказывали целые ужасы, как одна девушка в Ялте бросилась с 4 этажа на мостовую, как отдыхающие инженеры с семьями остались под развалинами на Боткинской улице, как в хирургической больнице на 3-4 этажах привязанные к кроватям больные с ампутированными ногами и руками лишились рассудка, не имея возможности спасаться.

Вместе с этим были и комические положения.

К примеру, как «Архимандрит» Шмидт спасался со второго этажа, взобравшись на дерево совершенно голый, и, когда спустился на землю, подошел к группе собравшихся во дворе, поглаживая бороду и приговаривая: «Ну, слава богу, теперь всё успокоилось».

Джемиль получил от Вари, которая вскоре уехала с девочками, телеграмму следующего содержания: «Джемиль, как здоровье? Пиши».

Затем открытка через несколько дней:

«Джемиль! Что с тобой? Как перенес землетрясение? Ради всего святого, пиши скорей! Вчера была у Михайловых. У них тоже нет писем. Беспокоятся. Я их успокаиваю, а сама волнуюсь больше них. Бросай всё. Вернись, приезжай!»

Спустя несколько дней и письмо.

«Милый, дорогой Джемчик! Сегодня я счастлива, как никогда! За 12 дней разлуки получила от тебя известие. Целую за него тебя крепко-крепко и делаю очень больно.

Джемчик! Сейчас без четверти 10. Как хорошо во дворе, луна светит вовсю. Альтаир сверкает. Я ловлю его лучи, ведь на него смотришь и ты, хоть изредка. Сейчас так хочется быть с тобой вдвоем и любоваться морем при луне. Помнишь «Нардан»?

Привет нашему кедру, поцелуй его ветку, Жемчик. Целую тебя крепко. Твоя Варя».

В Караван-сарай, к Эммочке и Тане собирались часто мальчики.

Эмма всячески старалась убрать свой коровник поуютнее…

Из сложенных около стены дров смастерила широкую кровать; у другой стены поставила диван, стол, книги, цветы…

«Поболтать» заглядывал к ним и Джемиль. Раз он возвращался с Шарана, и в боковом кармане пальто была бутылка. Зашел к Эммочке, у которой сидел Виктор — одно из последних ее увлечений. Тот ушел, и Эмма воскликнула, что ей хочется вина. Джемиль вытащил бутылку и поставил на стол. Она удивилась и обрадовалась… Они ее прикончили. Настроение поднялось. Некоторое время нежились, затем заговорили о поэзии, стихах, и Эмма записала в его блокнот следующие стихи:

Джемилю от страшной шалуньи Э.

Мой друг, не ищи оправданий,

Зачем эта грусть и тоска?

Раз есть и любовь,

И желанья,

Значит — права.

Года мимолетней желаний,

Седеет, увы, голова.

Мой друг, не ищи оправданий,

Раз чувствуешь,

Значит — права.

Через несколько дней наши практиканты устроили в своем сарае вечер трех бажанахов* (все трое в шутку называли себя бажанахами, так как бывали с тремя сестрами Арциховскими: после Вари Джемиль бывал с Татьяной Александровой — кузиной Нади и Лены), а с Надей бывал Всеволод.

*Бажанахи — мужья сестер.

Сами приготовили закуску — яичницу, салат и прочее. Достали вино, консервы и вшестером провели вечер в просторном сарае. Провели оживленно, весело.

Кто-то предложил рассказать о первой любви.

Надя и Лена рассказали, как обе увлекались одним, и каждая втайне от другой. Таня влюбилась во сне, и предметом её обожания был царевич Алексей. Каждый из остальных рассказал свои первые переживания. Это получился как бы прощальный вечер, так как вскоре уезжали Иосиф и Всеволод. Оставался один Джемиль.

После стола все вышли и разбрелись парочками по парку. Иосиф открылся Леночке в том, что безмолвно и долго любил её, и они нежились, бродя по таинственным аллеям обширного парка. А остальные не отставали от них.

На чем сходились Джемиль и Таня — оба любили поэзию и слегка занимались виршеплетством.

Спустя несколько дней Всеволод и Иосиф уехали. И Джемиль остался один в пустом громадном парке. О своем одиночестве он писал Варе следующее:

«Крым. Никитсад. Нижний парк. Грунтовой сарай. 27/IX.27. Семнадцать минут одиннадцатого ночи.

Милая и далекая Варик! Сегодня уехали мои товарищи Иосиф и Всеволод. И я остался один в своем пустом обширном сарае. Четыре голые тахты стоят в ряд предо мною и напоминают живо, кто меня покинул. Кругом ни души, я один во всем парке, а сарай расположен выше оранжерей, в самом глухом месте. Такая тоска, так остро чувствуется одиночество, даже лягушки в бассейне не квакают.

Вечером поднялся было наверх, в сад, в центр научной жизни — около плодовой конторки. Там, в сараях и между сараев пристроились лаборатории, научные кабинеты и работники. Научные работники посередине двора поставили палатку из фанеры и брезента, и живут женщины и мужчины вместе, живут комунно…

Часам к 10 возвращался по темным крутым дорожкам парка. В свой пустой сарай. Тишина… мрак… и тоска… Чтобы нарушить жуткую тишину, зажег примус и поставил чайник с водою, хотя пить мне не хотелось. Но, к сожалению, керосина не оказалось, и примус вскоре потух. Чтобы уничтожить мрак, зажег две лампы, одну поставил на стол, другую повесил на столб. Сейчас слышно, как трещат цикады, и в углу капает умывальник, наводя тоску и создавая осеннее настроение. Бедный Шарик съежился и спит в углу. Он тоже чувствовал свое одиночество и особенно нежно ласкался ко мне, когда я вернулся из сада. Он теперь вырос. Это не тот круглый пузырь, который катился с Картацци на дорогу, а высокий изящный песик. Он с нами снимался несколько раз и хорошо выходит на карточках».

В другой раз он написал:

«Милая Варя! Спасибо за письмо и открытку. Сегодня получил и телеграмму. Обрадовался, когда узнал, что от тебя. Знаешь, что получилось? Я о себе меньше стал думать, успокоившись тем, что есть человек, который заботится обо мне, но, с другой стороны, если и бывает какая-либо забота о своем здоровье, то делаю только для тебя.

Мы недавно решили собрать всех оставшихся, сняться и назваться антисейсмической группой. Это слово у нас в моде. Делают строения антисейсмические, остались работники антисейсмические, поговаривают даже об антисейсмической вечеринке. Нас до сих пор толкает днем и ночью. Говорят, что за этот месяц было до 400 толчков. Неизвестно, что будет впереди. Разговоры опять вокруг толчков.

— Вы не почувствовали ночью толчки?

— Нет, я спал, а разве были?

— Да, в три часа были, и довольно сильные, и т.д., и т.д. в этом духе.

Но у большинства чувство восприятия легких толчков притупилось, атрофировалось, так что ничего не замечают.

Появилось у нас и новое летоисчисление. Говорят: это было до землетрясения, а это — после. Появилось много новых понятий, даже анекдотов. Говорят «геологическое приветствие», это значит толкнуть кулаком в бок.

Ты не чувствуешь, что уже поздно (уже второй час) и что мне пора кончать письмо?

Сейчас цветет мушмула; чудный аромат, пахнет корицей. На столе у меня букет из георгин, бегоний, везувий, плюмбаги, гелиотропа, вербен, роз, герани, гвоздик, сальвии, тагетиса, петуний, циний, хризантем и мушмулы. По стенам султаны, крупные, пушистые, пампасовой травы. Ну, хватит. До свидания. Твой Дж.».

Спустя еще месяц Джемиль перебрался в Подцерковье к «Архимандриту» Шмидту — это было единственное каменное здание, сохранившееся в саду, хотя и со значительными трещинами.

У него организовалась новая группа друзей, которые сами себя в шутку называли «жуками». Слово «жук» появилось в Ярославском университете и перешло в Никитский сад вместе с ярославцами. Говорили: он силен, как жук.

Они собирались по праздникам, веселились, иногда бесились.

Переписка с Варей стала более вялой. Он был виноват. Целые месяцы не отвечал. Она его упрекала:

«Джемиль! Что с тобой? Если судить по твоему молчанию, можно прийти к печальному выводу: или ты очень болен, или, наоборот, слишком здоров и живешь вовсю. Я склонна ко второму и, чтобы не повторять тебе «кислых слов», прошу тебя только прислать мою работу. Будь здоров!»

В саду строили на зиму бараки из досок. Зима понемногу надвигалась. Падал иногда снег и красиво ложился на зеленые пальмы и кедры, но быстро таял…

Заключение

Побыв еще три с половиною месяца после землетрясения в Крыму, закончив свою работу, Джемиль уехал к себе на родину и поступил на работу.

Эммочка осталась в Крыму же, все худела, болела и изменилась.

Иосиф некоторое время работал в Грузии, затем перебрался в Дагестан и устроился на консервзаводе.

Карменчик в Ленинграде вышла замуж.

Остальные также разбрелись по разным углам СССР и устроились кто как мог.

От Вари Джемиль получил следующее письмо:

«Милый Джемиль! Вчера получила твое письмо. Джемиль! Я думала, ты догадался из открытки о происшедшей перемене. Все мечты о будущем кончены. Я вышла замуж. Прости меня, не сердись. Останемся друзьями. Желаю тебе всего хорошего. Будь здоров. Твой друг В.».

Первое фото: Научный совет Никитского сада под открытым небом после землетрясения. Сентябрь 1927 г.

Справа налево: 1. Васильев, 2. Альбрехт Эдуард Андреевич, 3. …, 4. Исповьев, 5. Рябов Ив. Ник., 6. Вильямс Вас. Вас., 7. …, 8. Герасимов Мих. Александрович, 9. Калайда Феофил Клементьевич (директор), 10. …, 11. …, 12. Баранов, 13. Арциховский Владимир Мартынович (проф.), 14. Соснин