Салам, Алтай!

Анна Мамаенко

Анна Мамаенко родилась и живёт в Краснодаре. В 2005 году окончила Литературный институт им. А.М. Горького. Автор книг стихотворений «Некрополь еретиков» (Краснодар, 2011) и «Рыбовладелец» (Оренбург, 2022). 

Карандашная чаща

Выходи на дорогу прогульщиком, учеником.
Вон — к древесным урокам теснятся звонки трамваев.
Взрослей, с безмятежной жестокостью крылышки дням обрывая,
делая вид, что с собою самим незнаком.

Не махровою зрелостью — пахнет липою аттестат.
Дворик больничный пахнет примерно так же,
где дрожишь в ожидании, что догонят… накажут… свяжут...
Но никто не гонится. Ты свободен и не виноват.

Поднимай «на удачу» потерянные карандаши. Выводи: жи-ши…
Но ча-ща, как обычно, наступит гораздо раньше,
чем успеешь её посадить. Шелестнёт бумажно. 
Потемнеет чернильно. И обнимет. И устрашит.

Но тебе ли бояться драконов и гопарей,
контролёров трамвайных и подкроватных чудищ?
Ты и сам себе пострашнее всех страхов будешь.
А чем дальше в чащу, тем лики зверей — добрей.

Обернутся личинки не личинами — мотыльками.
Не позорно быть ни волком, ни дятлом, ни петухом.
Отбрасывай тени подальше, не думая о плохом.
Карандашная чаща да пребудет со всеми нами. 



…ad astra…

Константин Эдуардович гонит велосипед 
вверх по калужским улицам, по сиротской своей стране.
И смешки соотечественников растекаются по спине, 
впадая Окою в дождём разведённый свет.
Гимназической парты чёрная изрезанная доска 
не похожа с виду на стартовый стол ничуть.
«Я ещё научусь, — он думает, — научу 
этих сытых лабазников видеть за облака, 
чуять звёзды, что скованы душной суконной мглой». 
Кумачовой осенью много осыплется листьев, но больше — лиц. 
В дождевом дребезжании гнутых велосипедных спиц
глухая эпоха расслышит ракетный вой.
Константин Эдуардович льнёт к слуховой трубе, 
словно мальчик, что ищет в ракушке шорох далёких волн.
Но в ответ получает не то погребальный звон, 
не то слово «вечность», не то немоту небес.
Велосипед взлетает. Внизу, под ним, 
Березуйский овраг похож на скользкий расстрельный ров.
Константин Эдуардович, ваших лучших учеников 
истребят другие ваши лучшие ученики…
Но ему всё равно. Он мудрый воздушный змей.
Реактивный двигатель. Металлический дирижабль.
Тяготенье земное продразверзнутых калужан — 
лишь расчётная схема, небольшая погрешность в ней.
Константин Эдуардович разгоняет свой драндулет. 
Прямо по курсу — звёзд болотные огоньки.
А на дне оврага светятся бессмертники и васильки, 
безотчётно радуясь, что их в этой схеме нет.



Успение


О своём небинарном внегендерном феминизме
расскажи, давай, старой шпалоукладчице бабе Мане.
Высокие груди её, как знамёна Победы, выцвели и обвисли,
и креозотом пахнут, сколько не отмывай их.
У неё под ногтями земля братских могил Поволжья.
Под красным покровом косынки тощая почва с приметами пепла и тлена.
Она ворочает шпалы. Ты ходишь в свои ривгоши. Мажешь себя герленом. 
Баба Маня баюкает шпалы, напевает им колыбельные песни, 
чтоб лежали в земельке тихо, неспешно гнили
до её второго пришествия. Свято место 
очень быстро пустеет, если все о тебе забыли.
Но, куда ни глянь — повсюду её работа, 
из победного мая в ласковый сокращающая расстоянье. 
И одни на всех, как Победа, её ворота.
Грязные руки. 
Остывающее дыханье.



*   *   *

Стадо стоит на краю оврага, туман наматывая на рога.
Покачнулся на небе месяц, отмахнувшись от звёздных ос,
и задремал, покрываясь пеплом, осыпаясь на берега,
и мычанием обречённым из намокшей земли пророс.

Звёзды мерцают в глазах коровьих, спрятав обломки холодных жал,
в пепельные завернувшись мундиры, синие крылья сложив назад. 
Этот холод узнает каждый, кто когда-то летал — жужжал,
а теперь отражённым светом доживает в чужих глазах.

Стадо в овраг погружается, словно выливается из горсти.
В узел завязаны корни и кости, и дыряв мешок травяной.
Тянется месяц своими рогами с рогами коровьими переплестись,
но, натолкнувшись на ржавые жала, скрывается в оторопи лесной.

Плечи сутулит и, шаг за шагом, убывает из ночи в ночь.
Входит мычанием обречённым в человеческие дома. 
И рассыпается на осколки, захлебнувшийся тишиной,
по занавескам на выбитых окнах, не задерживающим туман…

Учётная форма

Человек видит ангелов, и его тут же ставят на учёт.

А, может быть, он и правда их видит? Кто сказал, что ангелов не бывает? Я, например, знала одного… Он носил рваные джинсы и феньки на обеих руках, у него были длинные волосы и загорелое лицо. Он спасал всех — собак, воробьёв, детей. Он был ангел и не любил пышных храмов, где торгуют Богом. Он любил лес и камни, ручьи и пение птиц. Его считали дураком, но я-то знаю, что он был ангел…

Человек видит дураков, и его тут же ставят на учёт.

А, между тем, дураки повсюду. Они заполняют собой общественный транспорт. Идут в конторы, сидят в конторах, вечером запирают кабинеты и уходят из контор. Плодить таких же, как они, дураков. Но это ещё не самое худшее…

Человек видит человека, и его тут же ставят на учёт.

Дескать, ну откуда может взяться человек в нашей стране? В нашей стране человек — это звучит мифологически. Как баба-яга или индрик-зверь. Человек — это почти как ангел, но немножко дурак. Он идёт в контору, сидит в конторе, вечером запирает кабинет и уходит из конторы. Но он там работает, а не просто сидит…

Человека ставят на учёт по любому поводу.

Просто потому, что есть учёты и на них нужно кого-нибудь ставить.

Ангелы и человеки никого не ставят на учёт. Они всего лишь приходят в твою жизнь, берут за руку, улыбаются и молчат. Или покупают билет на электричку и едут в лес, обнимать деревья и слушать птиц.

А вот дураков на учёт не берут, потому что их слишком много. Никаких учётов не хватит, и любой компьютер зависнет, их учитывая.

Зато они ставят на учёт всех остальных… 

Странный маленький зверёк

Странный маленький зверёк не на шутку занемог, плачет, просится на руки, видно, вовсе не жилец. Все проходят мимо, мимо… Отворачивают взгляд. Можно их понять, конечно, ведь никто не виноват. Ни один из нас, идущих, совершенно ни при чём в этой повести, где каждый изначально обречён.

Страшно бедному зверьку видеть мёрзлую треску, что на рыночном лотке разлеглась, как на песке. Только мёртвая треска под ударом тесака больше вызовет эмоций, чем страдания зверька. Боль не прячут по кулькам, ГОСТа нет и ОТК… Нет цены, а значит — смысла в боли этого зверька.

Так приткнётся — не найдут, позабудется в бреду. Будет видеть луг зелёный, тихий-тихий летний луг. В норке мама, братья, сёстры и постельки тёплый пух… Так тепло, когда все вместе… лапки… носики… хвосты… Звуки колыбельной песни прорастут из темноты. Новый день приходит тихо, на луга выходят «му»…

Только ночь неотвратимо возвращается к нему. Больше ничего не будет, луг и норка далеко. Только чёрные от боли два зрачка и шерсть торчком. Так и сгинет он в грязи, за стоянкою такси. Будет маленький зверёк втоптан в землю тыщей ног.

Встанет радуга на небе. Кто-то скажет: «Это Бог…». Перекрестится и двинет грязью рыночных дорог. Никому и невдомёк — это с нами, сволочами, тихо-тихо попрощался слабый маленький зверёк.