К 90-летию поэта

МОЙ СВЕТ

Мой маленький свет,
С младенческих лет
Упрямо горящий в сознанье моем,
Куда ты стремишься,
Мой свет негасимый,
Который разумом мы зовем?
Не солнечный луч ты,
Ласкающий землю,
И не озаряющий саклю очаг —
Другим ты незрим,
Только отблеск жгучий
Мелькает в темных моих очах.

Мой маленький свет —
Драгоценнее пет
Света во всех бесконечных мирах!
Ты — в тех тайниках,
Где бьют родинками
Гнев и надежда, восторг и страх.
Тебя киловаттами не измеришь,
Но ярче в сто раз
Ты зажечься готов,
Едва сольешься с живым созвездьем
Созвучных тебе
Сердец и умов.

Мой маленький свет —
Мой мерцающий след
На мощной громаде материка:
Средь спора стихий,
Урагана событий
Ты слаб,
Как в грозу огонек светляка.

Но пламенем
Стольких умов и сердец
Народ нашей дружной страны
Богат,
Что весь их гигантский свет
Не измерить
Даже миллиардами киловатт.

Мой маленький свет —
Колдовской самоцвет,
Горящий в мозгу и сердце моем,
Я знаю: не хочешь ты
В дальней дороге
Увять,
Догореть одиноким огнем.
Нет, высшее счастье твое —
Это слиться,
Слиться сполна,
Как с морем — ручей,
С несметным созвездьем
Души народной —
С живым океаном ее лучей!

ЦВЕТЫ НА ГРАНИТЕ

Все чаще мне кажется: не потому ли,
Что в горном росла я суровом ауле,
Любить не могу ни напыщенных слов,
Ни ярких, садовых, махровых цветов,
Но мимо растущих на серых утесах
Пучков чабреца, невзрачных, белесых,
Я равнодушно пройти не могу —
К ним, как к приятелям детства, бегу.
Лицом припадаю, упав на колени,
К листикам диким этих растений,
Хранящих в морщинах гранитных громад
И свежесть, и терпкий, густой аромат.
И кто мне ответить сумеет: сама ли
У них я взяла, у меня ль они взяли
Выносливость эту и верность свою,
Чтоб жить и цвести в суровом краю.



У ПОДНОЖЬЯ ГОРЫ

Как ярок весенний луг непримятый
Здесь, у подножья горы крутой!
Ромашки и клевер, чабрец и мята —
Пьянит их густой весенний настой.
И я одна — среди гор и неба —
Кружусь на лугу, от цветов пьяна,
Сверкают вершины чалмами снега,
Баллада жаворонка слышна.
Кружусь на лугу — и, огромный, знакомый,
Со мной закружился весь мир в цвету,
Кружусь — становлюсь совсем невесомой,
Крылья раскинув, плыву в высоту,
И кружится небо, и кружатся горы,
И сердце звенит, и не верится мне,
Что годы, как тучи, промчатся скоро,
Что кто-то заменит меня на земле...
Разумом знаю, но не понимаю —
И ни за что понять не смогу,
Что скоро девчонка совсем другая
Будет кружиться на этом лугу
И даже не вспомнит, как здесь, на приволье,
Под небом таких же весенних дней
Росла я — и солнце любила до боли,
И землю, и каждую травку на ней.

Я И ЛАСТОЧКА

Что-то от ласточки есть во мне —
Веселой певунье и верной жене:
С пеньем взметнусь к заревым небесам
И в дом вернусь — к сыновьям-птенцам.
Согласна у ласточки я перенять
И радость летать, в синеве щебетать,
И радость заботливо строить свой кров,
Себя забывая, кормить птенцов.
Но если бы ласточка, в небе звеня,
Хоть что-то могла б перенять у меня,
Я звонкой от всей бы души помогла —
Чтоб стала упорна, чтоб стала смела,
Чтоб зимней поры не страшилась она,
Чуть холод, на юг не стремилась она,
Чтоб не замерзала в горах по пути,
Свой край пытаясь опять найти,
И чтоб никогда, никогда, никогда,
В любые метели, снега, холода,
Под небом чужим тепла не искала —
Не покидала родного гнезда.



СТОЮ НА СКАЛЕ

Стою как девчонка—от счастья хочу кричать я,
Задиристый ветер вздувает парусом платье,
И треплются, вьются, полны озорной отваги,
Черные пряди мои — пиратские флаги.
Ах, ветер знакомый, ветер ты мой хунзахский,
Вся отдаюсь я твоей восторженной ласке,
Спасибо тебе, ветер детства, аульский ветер,
За то, что узнал, обнял, порывисто встретил.
Улицы бросив, залитые гладким асфальтом,
К ущельям вернулась я, тучам, седым базальтам,
К тропинкам храбрым, влезающим по откосам,
К угрюмым утесам, от мхов вековых белесым,
И к ветру — к тебе, родной, синекрылый ветер:
Как ты в апреле бывал и душист, и светел,
Восторжен в мае, печален в дни листопада,
А в ночи вьюжные зол, как посланец ада!
Меня ты растил, закалял мои корни и листья,
Вот почему я в апреле светла и душиста,
Вот почему, как шиповника куст колючий,
Все вьюги стерпела — осталась тугой, живучей.
С детства наполнясь твоей неуемной силой,
Я выросла огнерукой и синекрылой,
И в наш аул возвратилась я не затем ли,
Чтоб глубже постичь, как люблю и чту эту
землю.
Не просто люблю: я осталась ее частицей,
Я с ней неразлучна, как эти утесы и птицы,
Как ты, мой ветер, счастье в меня вдохнувший,
Меня узнавший, обнявший, в детство вернувший.

***
Каждый день моей жизни,
жизни бурливой, пылкой,
Не уходит бесследно —
становится новою жилкой,
Новой трепетной жилкой,
незримой, но неугасимой,
Что меня всею кровью
скрепляет с землей родимой.
И все жарче мечтается
песней над ней разлиться,
Все дороже, священней
любая ее частица,
И становится сердце
крылатым, горячим, смелым
От живых этих связей
с ее богатырским телом.
Если спросят меня:
чем я связана с нашей Отчизной,
Мне нетрудно ответить:
всей кровью своей, всей жизнью,
Ибо тысячи дней,
что единой судьбой я жила с ней,—
Это тысячи жилок,
что все горячей, все страстней.
Эти жаркие жилки
незримо, по неистребимо
Все прочней мою душу
связуют с землей любимой.
А порвать эту связь —
сразу стану бессильной, мертвой,
Как угасшее сердце
с отрезанной напрочь аортой.



У ВОДОПАДА

Здесь земля в цветах, как в звездах,
Небо — в звездах, как в цветах.
Голубой альпийский воздух
Мятой, чебрецом пропах.
Здесь любой утес как башня,
Из бойниц глядят орлы.
Здесь так весело и страшно
Речке прыгать со скалы.
Сердце сжато сладкой болью,
Жду: вот-вот шаги должны
Пробудить тропу — расколют
Хрупкость звонкой тишины.

Пусть потоки, пусть крутизны,
Жду и знаю: ты придешь!
Нет, не верится, что в жизни
Есть еще и зло, и ложь.
Но зато как прочно верю,
Что любовь твоя крепка —
Все невзгоды, все потери
Отведет ее рука,
К тайнам чувств любые двери
Отомкнет наверняка!
Будет ясный горный воздух
Где б ни шел со мною ты,
На земле цветы — как звезды,
В небе звезды — как цветы!



ВЕСЕННЕЕ


Весна для меня — пора превращений,
Чудес, порождаемых силой весенней:
Вот струйкою, чище любого кристалла,
Пробилась я сквозь вековые скалы,
Вот храбрым ростком упрямо, с трудом
Лезу на волю сквозь влажные комья,
Вот мглу проколола нависшей тучи
Острым лучом, будто спицей жгучей.
И первым громом в небе взрываюсь,
И щедрым дождем на поля проливаюсь,
И грудь не вмещает разлив восхищенья
Так ярки, нежданны мои превращенья.
И радуюсь я: не иссякла сила —
Опять мне судьба весну подарила!
И счастлива я, что могу еще слиться
С весною — с любою ее частицей.



ЗВЕНИТ МОЯ ТРОПА

Все выше я бегу по склонам каменистым,
Звенит моя тропа серебряным монистом,
Бегу — и не боюсь скалистой высоты,
И так легко в глазах качаются хребты.
Да и плечам моим громада небосвода
Совсем не тяжела — и странная погода
Вдруг воцаряется: то смех, то брызги слез,
Не ветерок ли с гор веселый дождь принес?
Нет, это я дождем к тебе — к моей чинаре —
Спешу, чтоб трепетать все чувства начинали,
В душе твоей ожив под свежестью сквозной,
Как сотни веточек, терпевших долгий зной.
Пускай под ливнем ласк опять они окрепнут,
Пускай твои глаза от брызг на миг ослепнут,
Но вспыхнут, как грозой омытые цветы,
Узнав мои черты, поняв мои мечты.



РУЧЕЙ И РЕЧКА

Вон речка, искрами мой взгляд маня,
Струится — искренна, как жизнь моя,
И до того прозрачна, что па дне
Видны все камешки цветные мне,
Чиста ее живая глубина:
Как сердце на ладони — вся видна.

А рядом — клекот шумного ручья.
Он быстр, порывист, как душа твоя,
Грызя гранит, он пенится, гремит,
Клокочет, своенравен и сердит,
Кипит его тугая быстрина,
Мутна, бурлива — не увидишь дна.
Но вот ручей и речка обнялись —
Переплелись и радостно слились.
И, в плавных струях тоже плавным став,
Смирил ручей свой сумасшедший нрав.
Так, набирая силы день за днем,
Текут они вдвоем — одним путем.
Вот так и я струюсь, и я искрюсь —
Выть искренней, прозрачной не боюсь,
В глаза мои взгляни: чиста, ясна
Их свежая речная глубина,
И, как цветные камешки на дне,
Видны все чувства, скрытые во мне.

А ты — как тот клокочущий ручей,
Но только злей, упрямей, горячей,
Борясь, биясь, прокладываешь путь, —
Такому трудно в душу заглянуть:
Под бурной иеной вспыльчивых страстей
Не вижу тайников души твоей.

Так не противься, милый, не гневись,
Смягчись, чтоб мы еще полней слились, —
Да, лишь тогда, ясней и глубже став,
Смиришь ты наконец свой трудный нрав,
И по долинам жизни, день за днем,
Мы потечем вдвоем — одним путем.



В РАННИЙ ЧАС

Ах, этот ранний час, когда плывет в тумане
Гора, курящая кальян свой великаний,
И лишь далекий луч златит уступы круч,
Где я одна стою — в краю орлов и туч.
И вся охвачена я тютчевской печалью,
И фетовской строфы созвучья различаю,
И все светлей туман, все огненней заря,
И тысячами струи дрожит душа моя.
И все вокруг звенит: ручьи, травинки, птицы,
И дальний стук.подков, и горный клич орлицы,
И как откликнуться хочу на каждый зов
Рассветных голосов! Да не хватает слов...
Тогда над пропастью, над скалами глухими
Твое, любимый мой, выкрикиваю имя,
И в этом имени — ответ всем голосам:
Заре, горам, ручьям, земле и небесам.



ТУМАНЫ


Слыхала я от старого солдата:
Когда бойцы в разведку шли когда-то,
Они всегда туману были рады —
В тылы пробраться, обойти засады
Да и вернуться помогал туман.
Так говорил бывалый ветеран.

Я молча слушала. Но в ту минуту
Совсем другое всплыло почему-то:
Туманный вечер, острая вершина.
Журчанье родника и звон кувшина,
И наш аул, затерянный в горах,
И первого свиданья жаркий страх.
Ведь первая любовь трудна нередко,
Дерзка, страшна — как первая разведка,
Разведка нашей самой тайной глуби.
Бой двух сердец, надежд и самолюбий,
Да и с родными в юные года
Любовь должна сражаться иногда.
Лул родной я вижу. Мглистый вечер.
И сразу вспоминаю наши встречи.
Д было нам обоим по пятнадцать,
Когда туман нам помогал встречаться,
Когда в ущелье ближнем, за ручьем,
Мы вечерами виделись тайком.

Туман ползет по скалам, по лощинам,
А я бреду с наполненным кувшином
Вверх, к нашей сакле. Свист короткий слышу,
Гляжу, мой друг стоит на плоской крыше,
Подбросил шапку: знак мне подает,
Что хочет встретиться — в ущелье ждет.

Туман сгущается. В тени сарая
Я воду торопливо выливаю
И в синей полутьме послезакатной
С пустым кувшином вниз бегу обратно,
Вниз но уступам козочкой скачу
На дно ущелья — к нашему ручью.

Туман, туман... Как я глядела строго,
Когда косу мою он робко трогал!
Всего боялись мы — не целовались,
Лини, горячо, порывисто шептались.
II вновь, кувшин наполнив поскорей,
Я вверх спешила — к матери своей.

Туман, туман... Никто в густом тумане
Пугливых наших не видал свиданий.
Сейчас припомню их — и грустно станет
II что-то светлое мой взор туманит...
Ах, друг-туман! Как на войне бойцам,
Подмогой будь всем любящим сердцам!

ПАМЯТЬ

Да, скоро сорок лет, как кончилась война,
Но память о войне по-прежнему сильна, —
Как будто корни зла, она цепка, живуча,
Как угли под золой, невидима, но жгуча.
В одном пылает ночь от взрывов и ракет,
В другом живет тоска голодных детских лет,
Л в третьем, в тысячном, как рана ножевая,
Сиротство и вдовство болят, не заживая.
Но намять о войне не старый, мрачный склад
Лишений н разлук, ранений и утрат:
Война и мучит нас — той муки не измерить,
Война и учит нас — любить, сражаться, верить.
Не потому ли мы сильнее с каждым днем,
Что в нас вливается упорством и огнем
И слава храбрецов, в сраженьях закаленных,
И скорбь о двадцати погибших миллионах.



СИРЕНЕВАЯ ПЕЧАЛЬ

И снова улыбчивый день весенний,
И всюду цветущие ветки сирени,
В руках у прохожих — сирень, сирень,
Сиреневой радостью светится день.
А мне аромат цветущей сирени
Доносит былого горькие тени,
И в памяти боль незажившей тоски
Рождают сиреневые лепестки.

Росла я в ауле — в каменных сотах,
Сирень не цветет на таких высотах,
Но запах ее в наши горы весной
Принес Магомед — педагог молодой.
Из дальнего города, с книжками вместе,
Привез он своей Хадижат-невесте
Подарок, лучистый, как девичий сон:
В коробочке яркой волшебный флакон.
Граненый, блестящий. На этикетке —
Изображенье сиреневой ветки.
С улыбкой открыла флакон Хадижат,
Разнесся сирени густой аромат.
И помню, как мы, детвора, гурьбою
За гордой красавицей молодою
Бегали — нюхали, будто щенки,
Как пахнут сиреневые лепестки.
Недолго, увы, этот сон был ярок,
Недолго был радостным этот подарок:
Красавица свадьбы не дождалась,
Мечта не сбылась — война началась.
В последний раз Хадижат надушилась,
При всех обнять жениха решилась,
Когда на фронт уходил Магомед,
Когда сквозь слезы глядела вслед.
Прошла, по вовек не сможет забыться
Жестоких военных дней вереница,
Жизнь — как поток: все дальше течет,
И лишь Хадижат по-прежнему ждет.
Но кто не нашелся, уже не найдется,
И кто не вернулся, разве вернется?
Прошло с тех пор уже сорок лет:
Пропал Магомед — ни весточки нет.
Давно чьи-то внуки гурьбой веселой
Гоняют мяч перед новой школой.
Седеет, стареет, молчит Хадижат,
Но ждет, как ждала сорок лет назад.
А зеркало смотрит, пылясь на комоде,
Как день одинокий за днем уходит
Да грустно блестит, как несбывшийся сон,
«Белой сирени» старый флакон.
Давно уже выцвело на этикетке
Изображенье сиреневой ветки,
В граненом флаконе уже давно
Духи испарились, высохло дно.
Вот так же иссохла, поблекла, иссякла
И жизнь Хадижат в одинокой сакле.
Живут лишь глаза — удивленье в них:
Когда же с войны возвратится жених?



ЯБЛОКО НАД ПРОПАСТЬЮ

Свищет метель, а на скользкой скале,
На яблоне ДИКОЙ последнее яблоко
Ярко горит, как фонарик во мгле
На мачте сказочного кораблика.
Хоть нелегко ему лютой зимой,
Не надает с деревца обледенелого,
Держится чудом на ветке седой —
Смелое, ждет и джигита смелого.
Редкостный плод только тот сорвет,
Чье сердце отлито из чистого мужества,
Тот, кто по краешку бездны пройдет —
Не упадет, ослабев от ужаса.



ИСКРА


Он сел на уступ — и спокойно, упорно
Начал кресалом стучать о кремень,
Чабан узловатый, как старые корни,
С отарой в горах бродивший весь день.
Вот искорку высек, па кончик ваты
Ловко поймал, раздувать ее стал —
И сизый дымок потянулся к закату,
И вспыхнул костер в расселине скал...
Гляжу, как на каменном склоне горном
Цветет это чудо огня и тепла, —
Не так ли и я терпеливо, упорно
Из искорки нашу любовь разожгла?
Поверь, лишь упрямство мое виновато,
Что вспыхнула дерзкая птица огня, —
Ведь сердце мое было мягче ваты,
А сердце твое — суровей кремня.



БИРЮЗА - МОЙ КАМЕНЬ

Да, бирюза — мой камень.
И в это я крепко верю.
Верю: от сердца отгонит
любую беду и потерю,
Пи человеку, ни зверю
обидеть не даст меня,
От сглазу, ножа и огня
сохранит до последнего дня.
Смелее творю стихи,
веселее спорю с грозою,
Когда у меня на руке
перстень блестит бирюзою,
И бирюзовые строчки
лучами бегут по листу,
И бирюзовые слезы
ручьями текут по лицу.
И бирюзовая радость
с неба мне в грудь струится,
И сердце ломает границы —
становится вольной птицей,
Взмываю отважной орлицей
в безбрежную даль-бирюзу,
А горы, потоки, селенья
плывут далеко внизу.
От бабушки мне достался
этот старинный перстень,
Мастер его неизвестен,
но, видно, был добр и честен:
Крепко в серебряных ланках
две бирюзинки сидят, —
Как два стерегущих глаза,
за жизнью моей следят.
Совсем как живые они!
И тревожусь я, что понемногу
Лазурные их глаза
померкнуть, ослепнуть могут,
Ведь бирюза умирает —
теряет свои яркий цвет.
Но в перстне моем бирюзинки
тускнеть не желают, нот!
И пусть небесный Стрелец —
мое колдовское созвездье —
Ревниво глядит с высоты,
непонятное шлет предвестье,
Моя бирюза не померкла,
лишь ярче снять начала,
Когда бирюзовым вечером
в дверь я твою вошла:
Вошла — не смогла бороться
с твоим неотступным зовом,
Вошла — и расплавилась в счастье,
в чистом огне бирюзовом...