Хотите знать, что такое любовь? Полюбите!

Памяти первого директора Мамедкалинской художественной школы заслуженного деятеля искусств Республики Дагестан Валерия Афанасьевича Куцева

Было уже поздно, но он сказал: «Хотите посмотреть роспись?».

Мы вышли из типового пятиэтажного дома, прошли мимо стандартных, аккуратно белеющих коттеджей и вошли в обычное двухэтажное здание.

Валерий Куцев зажег свет, и я увидела роспись… Мчались всадники, танцевали птицы и львы, алым пламенем расцветали невиданные цветы, карнавал, цирк, фантастическое пиршество, драконы, рыбы, черти…

Я оказалась зрителем, которого властно вовлекли в мир мифов и легенд, сказок и детских забав: стены, потолок, лестничная площадка — все здесь покрыто полыханием красок. Впечатление было оглушающее.

И тогда я задала ему тот самый вопрос, который неоднократно задавали все, кто подходил к нему в Москве, в Доме художника, во время выставок работ его учеников:

— Скажите, как это у вас получается?

Мы входили в классы, он зажигал свет, и передо мной возникали картины: «наш мир», «битва фантастических животных», «гомон птиц», «мироздание», «розовое утро», «нежный лес», «добро и зло», ряженые, свадьба, конные состязания — и все они были написаны так азартно, сочно, яростно, и что больше всего поражало — легко.

Точно детям не стоило никакого труда взять в руки кисти и краски и договориться между собой: «Ты будешь этот квадрат, а я — этот», и подождать немного, когда Он (Учитель, Директор, Мастер) уйдёт по своим взрослым делам, чтобы не мешать им оживлять стену…

Но профессиональное чувство ритма, композиции, меры, но цвет, который нигде не нарушал законов гармонии, но фантазия, которая была совершенно непредсказуема…

Откуда, как, почему?

Сельские дети из многодетных семей виноградарей, механизаторов. Наблюдательны, живут среди привычного уклада. Совхоз-миллионер может позволить себе заказывать для школы необходимые материалы: холсты, фанеру, краски. Но откуда в детях такая раскрепощенность и такая обескураживающая всеобщая талантливость?

Талантливы все до одного. У Валерия Куцева не было более сильных, талантливых и более слабых, обыкновенных. Все были любимыми, и всех он умел «растревожить, расковать».

Увлечь.

Двенадцать лет назад (1972 г. — Ред.) весь выпуск Дагестанского художественного училища в городе Махачкала распределили директорами детских художественных школ.

Все школы были городскими, и одна — сельской. Валерия Куцева назначили директором только что построенной художественной школы в поселке Мамедкала.

…Он хорошо помнил тот день. Кончался август, он шёл в белых брюках, длинные волосы, кудрявые, до плеч, шёл и смотрел по сторонам. И старался увидеть и полюбить и этот посёлок, и машины, и деревца вдоль дороги, и темноглазых, застенчивых, легко краснеющих детишек, которые бегали стайкой и вдруг застывали, увидев незнакомого, городского человека…

Они встретились. Два директора.

Один — директор совхоза, Нариман Абдулхаликович Алиев, открывший в своем совхозе музыкальную, спортивную и художественную школы (пройдет время, и он станет генеральным директором объединения «Дагагровинпром», депутатом Верховного Совета РСФСР, кандидатом наук), и совсем молодой («я тогда выглядел лет на восемнадцать») выпускник художественного училища.

— Какие есть вопросы? Что вам нужно?

— Кисти, краски, мольберты, бумага, станки для скульптуры.

— Станки сделаем в нашей мастерской. Когда сможете дать чертежи?

Куцев подумал и сказал: «Завтра».

«Крепкий, деловой», — наверное, с уважением подумал художник.

«А он своё дело знает», — удивился, быть может, директор совхоза.

Валерий Куцев не знал тогда ничего ни о совхозе, ни о его директоре. Позади были училище, армия и… непоступление в институт, в Мухинское училище в Ленинграде. Он ещё не знал, что потом будет благодарить судьбу за это «непоступление».

Нариман Алиев ждал к себе в совхоз хорошего директора, и ему понравилось, что художник согласился жить в школе (временно, конечно), и сразу же приступил к набору учеников, просто пошёл в школы, написал объявления, как афишу, и принёс список необходимого: гипсовые головы, парики, бархат… Директор совхоза подписал: «по безналичному расчету».

И они опять посмотрели друг другу в глаза. Каждый из них считал своё дело самым важным делом в жизни.

«Я тебе помогу всем, только не подведи…»

Потом Валерий мне скажет: «Свою славу я делю с директором совхоза. Он теперь уже докторскую закончил, а мы в 60 странах побывали, вернее, наши выставки. Он нам всегда помогал и никогда не мешал. Если автобус нужен, поехать в город, чтобы детей повезти в музей или на экскурсию в Дербент, там старая крепость, море, порт, узенькие улочки, шестнадцатый век нашей эры… до нашей эры… Всегда автобус по первой же просьбе. Однажды он меня вызывает и говорит: “Тебе двухкомнатная квартира подойдёт?”»

Но сначала он жил в школе. В кабинете. На первые же деньги купил себе проигрыватель, перевёз из Махачкалы самые любимые книги, пластинки и стал работать.

А дальше, дальше начинается история со многими «почему».

Как ему удалось найти к детям тот единственный, верный подход, когда доверие к Учителю становится нормой общения? Почему он рискнул сам придумать свою программу — ведь все задания, изложенные в методических пособиях, он прошёл чуть ли не за два месяца. «Нарисовать ворону» и «топор в полене» — детям было скучно.

Он подумал: белый лист — белая стена. Лист ограничивает возможности, стена, наоборот, раскрепощает, а он больше всего хотел именно раскрыть способности этих детей, которые смотрят на взрослых, и на него тоже, из-под опущенных ресниц. Но он наблюдал их во дворе, на улицах, когда выезжал с ними в Дербент, как они играли, сколько темперамента, азарта — горцы, в жилах течет кровь гордая и горячая; и дома у них ковры, старинная медная посуда, орнаменты, ритмы, а когда собираются гости, поют народные песни, протяжные, загадочные.

Он захотел, чтобы детям в школе было хорошо. И с ним было легко. Рисовать — в удовольствие, общаться друг с другом, как в игре, — радостно и просто.

(Валерий Куцев вспомнил, как когда-то давно, когда ему было лет 14–15 и он мучился своим первым мальчишеским чувством, его педагог Сталина Андреевна Бачинская неожиданно сказала: «Валера, а ты побуянь в цвете, разрядись». Он был послушным учеником и, получив благословение, впервые ощутил наслаждение от «работы с цветом».)

И он стал импровизировать.

«Задание — нарисовать свой цветок».

— Как на ковре?

— Пожалуйста!

— Можно сказочный?

— Кто что хочет.

Работы его поразили. Он не верил, что это возможно, что детям скучно рисовать «ромашку», но «свой» цветок они могут рисовать часами.

Честно говоря, он и представления не имел, как он будет проводить занятия с детьми.

Может быть, просто расскажет им сказку. Например, такую.

…Жил когда-то художник. Он только и делал, что рисовал. Он не работал в поле, не ухаживал за кофейными деревьями, никто не видел его с товаром на базаре, и оружия он никогда в руки не брал.

С утра до вечера он рисовал и рисовал.

Но зато рисовал он очень хорошо.

Однажды художник пошёл в лес и вскоре увидел тигра. Человек приостановился, чтобы хорошенько разглядеть зверя, прежде чем рисовать его.

Тигр застыл от удивления. Таких повадок он у людей еще не встречал. Они или охотились на него, или бежали, а этот человек его созерцал.

Зверь оставался неподвижным, и человек набросал его очертания. Потом он поблагодарил тигра за то, что тот хорошо ему позировал, и каждый пошёл своей дорогой.

Детям понравится эта сказка, и каждый представит себе своего тигра, или льва, или свою симпатичнейшую кошку-пантеру — для детей все герои «всамделишные», и на следующий день или через два, если выдержат, ведь дети живут каждым мгновением, они принесут ему листы с домашним заданием, где будут розовые львы, жёлтые пантеры, зелёные тигры с цветком в лапах и с бантом на хвосте. Или целое семейство кошек, которое отправляется в гости в соседний горный аул.

Дети страстно включались в игру, придуманную Учителем. Они целый день гуляли, делали уроки, бегали в магазин, слушали наставления взрослых, а рядом с ними, покорно ожидая возвращения своих хозяев, сидели в тени или грелись на солнцепеке розовые львы, желтые пантеры и зеленые тигры. У каждого — свой. Потому что дети, его ученики, всегда были для Валерия Куцева большие, серьёзные люди, и каждый из них был неповторим, и его фантазии, оживающие на бумаге, были для него неприкосновенны и единственны.

…А может быть, он думал: «Дети живут на юге, здесь жаркое солнце, синие тени, камни раскаляются от зноя, всегда так долгожданен дождь. А что, если целый урок посвятить теме “Мы бегаем по лужам” или “Да здравствует дождь!”?»

(Всех на выставках больше всего поражали именно жанровые картинки «дождь», «мы под зонтиками», «голубой дождь».)

А дождь был необыкновенный — теплый, радостный, он не кончался, к счастью всех ребятишек, и взрослых рядом не было, и можно было сколько угодно бегать по лужам, и плясать, и дурачиться и, закрыв глаза и открыв рот, ловить эти дождевые капли, которые так вкусны, как, наверное, бывает сладок только летний дождь в раннем детстве.

Он часто ставил им детские пластинки, сказки, детские оперы: «Алису в стране чудес», «Маугли», «Маленького принца». И часто повторял про себя слова Экзюпери: «Каждый человек нуждается в Садовнике». Быть может, он и себя ощущал таким Садовником, а детей помощниками, друзьями, с которыми он и должен разбить свой собственный сад. Диковинный сад.

Так родилась идея росписи. Мешали пустые стены, скучные, казённые стены. «А что, если попробовать нечто сказочное, дракон и лев, лев танцует с птицей, сказочные герои борются со злыми волшебниками, что, если предложить детям самим расписать стену?»

— Не боитесь? — спросил самых задиристых. — Но только одну стенку, — сказал, чтобы приободрить.

Когда вернулся, замер от неожиданности: за каких-нибудь два часа стена была закончена. И они стояли, съежившись, и боялись поднять глаза, потому что, не выдержав, сами, забывшись или от переполнявшей душу радости, расписали ещё и соседнюю стену.

Валерий Куцев стоял перед этой росписью и понимал, что вот сейчас решается его судьба. За ним наблюдают его ученики. Что он скажет. За ним наблюдают сказочные звери, будут ли они жить…

— Здорово, — сказал он, — очень. Этого кто нарисовал?

— Я…

— А этого?

— Этого я.

— А у меня бы так не получилось.

Дети засмеялись. Они ему не поверили.

Ведь он был для них Учителем, Предводителем, Мастером, он все умел, все мог, все знал. Он любил те же песни, которые любили они, смотрел те же кинофильмы и читал им сказки, которые нравились всем — и ему и им. «Моя задача, как педагога, была только одна — заразить их жаждой высказать себя, выразить свои страсти в этих сказочных зверях, птицах, драконах, чтобы потом им было легко представлять себе мир взрослых — их свадьбы, праздники, чтобы мир красок был для них самым притягательным. И чтобы они и дальше видели жизнь яркой, как эта настенная роспись».

У него дома, в его необыкновенной квартире — целая комната — колючки, огромные, до потолка, чуть подкрашенные, травы, перекати-поле, тростник — в старинных кувшинах, медных, глиняных, жестяных. И камни. Я подумала, как же детям нравится приходить сюда. Учитель придумал подсветку, и когда играет музыка, можно сидеть на полу и слушать, и мечтать, уплывать на какие-то свои, необитаемые острова или улетать на неоткрытые планеты…

Вот он ставит пластинку Ролана Быкова.

«Вспомните, каким был день в нашем детстве? Какой это был огромный детский день. Этот длинный-длинный детский день. Было утро до школы. То было целое утро. Потом был целый день в школе. Потом был целый день после школы. Потом был вечер. Потом наступало поздно. И надо было выцыганить еще часа два, не уйти спать. И потом свалиться без рук, без ног и заснуть так, как был, не успев раздеться. Вот это был день!

А сейчас? Встал — лег! Встал — лег! Встал — лег! С Новым годом! Встал — лег! С Новым годом! Встал — лег! С Новым годом!

Ребенок — прирожденный олимпиец, у него олимпийский год — круглый год, у него все время идёт олимпийский год. Он вышел за порог дома, сразу начались соревнования: кто выше, у кого больше, кто дальше прыгнет, кто дальше плюнет. Всё равно что, лишь бы утвердить себя, лишь бы стимулировать свой рост, лишь бы расти человеком».

— Знаете, я ведь все-таки не выдержал и поехал в Ленинград поступать второй раз. Оставил школу на друга — Гамзата Гусейнова, это он придумал роспись «Добро и Зло», нашел нового директора, уже и признание было, и выставки, и я решил, что школа будет развиваться и без меня, а я все-таки должен сам стать художником. Взял свои монотипии, любимая моя техника — живопись на стекле, всего один оттиск — всегда есть риск, что вообще ничего не получится, но уж если выходит, то выходит… Эти монотипии потом долго висели в вестибюле в Мухинском училище, мои ученики мне рассказывали… Но не получилось, на общеобразовательных недобрал. Но я решил про себя: не получается окончить институт, я тогда «окончу» Ленинград — реставрационное училище, где объявили набор.

Я решил: что ж, не буду терять время. И посмотрел двести пятьдесят спектаклей — во всех театрах, меня в БДТ все гардеробщицы в лицо узнавали. А потом в театральной кассе подарили целый рулон афиш. Пропадал в музеях, в Эрмитаже, в Русском.

Мне казалось, что я забыл про «своих», но… Я тосковал по ним. Я взял билет и вернулся к своим львам, к детям, к школе. Тем более что тревожили письма: директор опять ввел «топор в полене», пытается закрыть росписи, и Гамзату еле-еле удалось уговорить его закрыть их фанерой до весны, до ремонта. Теперь, пока тому директору искали место, я работал методистом в министерстве.

И вот — двенадцать лет. Что же было за эти годы? Выставки, опять выставки, дипломы, статьи, передачи по телевидению, росписи в детском саду, в читальном зале, в фойе театра кукол в Махачкале, декорации, афиши, эскизы кукол к спектаклю «Назнай — победитель великанов» и, наконец, выставка в Доме художника в Москве.

Ах, какая это была выставка!

Больше всего запомнились работы его учеников: Мурада Гусейнова — «Стеклянный» и «Голубой» натюрморты и его же «Пейзаж с бегущими оленями», и Тамада Тамадаева, его львы, и работы Шамалы Салиховой, и коллективные работы, где Валерий Куцев был только руководителем, но как ощущалось его незримое присутствие!

Он преданно и нежно любил своих учеников. А в любви, наверное, больше всего необходимо чувство меры… Не подавить, ощутить чужую душу настолько «своей, чтобы предугадать, что же ей необходимо, чтобы расцвести…

Мне так хотелось познакомиться с его учениками! Валерий Куцев пригласил меня в дом к Мураду Гусейнову.

— А что тебе нравилось в художественной школе? — спросила я его осторожно. Он сидел напротив меня за столом в нарядной комнате — стены в коврах — и молчал. Он молчал долго, мама и сестры стояли и слушали. Мурад был единственный сын, им гордились, и мама, заметив мой взгляд, с достоинством пояснила: «Эти все ковры — моей работы. У меня дочек много, я всем ковры выткала. Синий и красный — наши любимые цвета. Мурад, ты скажи, что тебе у Валерия Афанасьевича в школе нравилось?».

А он молчал. Дети в ауле стеснительные, со взрослыми привыкли быть сдержанными и немногословными. Как ему, Учителю, удается почувствовать себя с ними на равных и потом совершить это превращение — скованного, диковатого подростка в сознающего свою неповторимую индивидуальность художника?

— Мурад, — попросила мама, — ты сыграй нашей гостье.

И он покорно взял баян, опять долго молчал и потом стал играть. Это была национальная свадебная танцевальная мелодия. Я слушала и вспоминала его работы: непостижимо таинственные натюрморты и тот пейзаж, с тоненькими деревьями, перед которым застывали от изумления маститые московские художники и подходили, и отходили, и опять произносили одно и то же: «Не может быть!».

— Удачи тебе, Мурад!

Он опустил голову и совсем тихо: «Спасибо».

Это было одно из немногих слов, произнесенных им за весь вечер.

— Валерий, а вы все-таки мне не ответили, как же это у вас получается?

— Знаете, меня часто спрашивают, «как?». И в Москве подошли трое ребят из Горьковского училища и тоже интересовались: «Как получается…» Честно говоря, я сам долго думал. А действительно, «как?!». Наверное, я не думаю, что они дети. Я ощущаю этих детей, они мне интересны. И они это ощущают. Я их люблю. И поэтому мне легко говорить на их языке. Мне вообще интересен этот возраст, младший подростковый — 12–15 лет. Самый трудный и самый интересный. Мне кажется, я ныряю в их волны — сложные, неожиданные. Это ведь и мои волны, иначе я бы их не увидел и не нырнул…

Вот такая биография. А ведь тогда, двенадцать лет назад, казалось: а что, собственно, может сделать один человек в сельской художественной школе?

Вот он идет по дороге, такой же улыбающийся, счастливый, веселый… И останавливается трактор, и с ним здоровается загорелый, белозубый молодой мужчина.

— Мой ученик, — объясняет он.

Встречается мальчик, несколько фраз доносится до меня.

— Вот что, решай сейчас, будешь поступать в училище или нет. Если будешь — перенесу отпуск, будем вместе готовиться, если нет — твое дело.

Мальчик краснеет от смущения, ведь я человек посторонний, и тихо, но твердо говорит: «Буду». Так говорят только очень любимые дети, уверенные в своем праве распоряжаться временем и жизнью своих близких.

Мы идём дальше.

— Это Тамада Тамадаев. Вам его работы понравились.

Я смотрю вслед стриженому, худенькому подростку. Неужели это он так рисует? …Как это получается?

Наверное, это невозможно объяснить. Хотите знать, что такое любовь? Полюбите!

Опубликовано в журнале «Крестьянка» — 1985. № 4.