Годы и ритмы Мурада Кажлаева

23 декабря 2023 года на 93-м году жизни умер композитор, народный артист СССР Мурад Кажлаев. Это интервью с ним было подготовлено Муртазали Дугричиловым в 2007 году. По словам автора, оно было предложено для публикации журналу, но по каким-то причинам не было опубликовано.

Всемирно известный мастер киномузыки итальянский композитор Нино Рота писал: «Мурад Кажлаев – музыкант, которого я глубоко уважаю за его талант, корнями уходящий в родную почву, но который при этом превосходно пишет и оркеструет песни других народов, также в американском и французском стилях». Многоликость кажлаевской музы, его жадная впечатлительность и гибкая восприимчивость раньше всего и, пожалуй, нагляднее всего проявилась в киноработах, сюжеты которых развёртываются то в горах Кавказа («Тучи покидают небо», «Адам и Хева», «Дагестанская баллада»), то в далеком Вьетнаме («Ночь на четырнадцатой параллели»), то в современной Европе: Испании, Франции, Швейцарии («Бархатный сезон»), а то и в полулегендарной стране средневекового Востока («Любовь моя, печаль моя…»).

Универсализм музыканта, с равным успехом работающего в симфонической, камерной и хоровой музыке, гармонично дополняется его исполнительской деятельностью. В молодые годы Кажлаев нередко выступал как пианист, дирижер, стал гастролировать и как солист с разными коллективами – в Болгарии, США, Австрии, Чехии, Японии, ряде стран Африки. С 1989 года Мурад Кажлаев – художественный руководитель и главный дирижер Академического Большого концертного оркестра Гостелерадио им. Ю.В. Силантьева. Сегодня народный артист СССР, лауреат государственных премий России и Дагестана профессор Мурад Магомедович Кажлаев – наш собеседник.

– Поделитесь, пожалуйста, своими мыслями и переживаниями, наиболее яркими воспоминаниями – если Вы не суеверный человек – проектами и планами.

– В первую очередь, я думаю о том, что я сделал за эти годы и как это всё сохранить. До семидесяти я был уверен, что успею всё сделать. Ведь у меня полная фонотека записей – их тысяча с лишним. Но если раньше издатели сами просили дать им что-либо для записи на хлорвиниловые пластинки, то сейчас всё изменилось. Ты зачастую сам должен всё это сделать. Конечно, я, в первую очередь, думаю о том, как бы мне подобрать и систематизировать свой архив. А у меня он огромный: жизненный, текстовой и музыкальный – около 400 произведений. Мечтаю оставить все это моему Дагестану. Я считаю, что прошедшее десятилетие – время малоприятное, за которое масса вещей пропала, масса музыки, литературы. Всё новое считается номером один, а всё старое (то, что пригодится очень скоро), к сожалению, забывается. Безусловно, придёт время, когда все спохватятся, и моя мечта – собрать это всё в одном месте. Нужно сказать, что мой родной Дагестан помог мне в подборе и издании моих произведений, выпуске нового фильма. Это не фильм о Мураде Кажлаеве: я попытался этот фильм так сделать, чтобы через рассказ композитора шли люди – мои земляки, с которыми я контактировал всю жизнь. Как это у меня получилось – скажут они сами. Мне помогли выпустить диски с записью моего балета «Горянка». По воле судьбы многие вещи, в том числе и запись этого балета, были потеряны. В Петербурге один акт балета записал покойный Джемал Далгат. И когда я стал искать эту запись, мне сказали, что расформировали фирму «Мелодия», и диски безвозвратно пропали. Короче говоря, мне понадобилось десять лет, чтобы заново всё записать и выпустить этот альбом. Всё это натолкнуло меня на мысль, что я должен собрать своё наследие, иначе оно пропадёт. Конечно, потом люди хватятся, но тем не менее…

К сожалению, это веяние коснулось и Дагестана. Мы очень озабочены наследием Готфрида Гасанова, делаем всё, чтобы оно не пропало. Надо позаботиться о сохранении наследия одного из наших старейших композиторов – Наби Дагирова.

Я продолжаю работать, потому что если я перестану работать чисто физически – это очень опасный момент для композитора, который всю жизнь стоял за пультом – я ведь ещё и дирижер. Это всё равно, как если спортсмен вдруг бросит спорт. Так что я, несмотря на возраст, стараюсь руководить своим оркестром. К сожалению, сегодня процветает другая музыка – такая однодневная. И то, что процветает в центре, моментально перенимается периферией. Эта музыка называется противным словом «попса». И, увы, часто встречаются очень плохие её образцы. 

– Вы обмолвились о необходимости сохранения наследия дагестанских композиторов. Не кажется ли Вам незаслуженно забытым имя Дженет Далгат? Сохранились ли её труды? Что бы Вы подсказали журналистам, ученым, музыковедам для того, чтобы популяризировать это имя? 

– Джанет – это историческая личность. В её время горянка, поехавшая учиться в консерваторию, да ещё в Европу – это явление редкое и знаменательное. В связи с этим я вспоминаю то, что было со мной, когда я собирался поступать в консерваторию. Тогда один мой знакомый сказал мне: «Слушай, на что ты рассчитываешь? У нас музыкантов за людей не считают!» Представляете, каково было это услышать мне, горящему музыкой? А это был 1953 год. Манашир Якубов показал мне фотографию Дженет Далгат, где она с обнаженными руками дирижирует на каком-то концерте. Когда её отец это увидел, он сказал: «Я её отстегаю». Так вот, Джанет посылают учиться в Лейпцигскую консерваторию. Она учится у знаменитого профессора Фрица Ройтера. К слову сказать, когда я был в Германии, я обратился в архив, и мои немецкие коллеги подарили мне копию его рукописи (об этом у нас никто еще не знает). Называется рукопись «Сюиты на дагестанские темы». Представляете себе, каково было воздействие Дженет на своего профессора, если он написал произведение на наши темы?! Эта партитура лежит на моем рабочем столе, и я её собираюсь сыграть. Джанет была высоким профессионалом, но мы о ней знаем очень мало. К сожалению, ушел из жизни её сын Джемал Далгат – он жил мечтой поднять всю литературу о матери, в последние годы даже пытался что-то публиковать. Я надеюсь, что Якубов скажет свое слово, ведь труды её сохранились, о ней можно говорить не просто как о музыканте, но ещё и как об исторической личности дагестанской музыкальной культуры. Во всяком случае, мы её считаем первым профессиональным композитором Дагестана.

– Это вопреки устоявшемуся мнению о том, что первым был Гасанов?

– Готфрид Алиевич – это уже профессионал, который на базе своего образования создал первые крупные музыкальные сочинения. Когда Джанет ушла из жизни, был очень большой промежуток до появления Готфрида Гасанова. И потом, Джанет была человеком старой школы, и это сказалось, а Гасанов – это уже было новое явление, современное. Поэтому Якубов и назвал его очень метким образным словосочетанием «отец дагестанской профессиональной музыки».

– Коль скоро речь зашла о Гасанове, о проблеме сохранения наследия нашей музыкальной культуры, скажите, как Вы оцениваете постановку оперы «Хочбар»? Я имею в виду не только и не столько её художественные достоинства, не только сам факт её постановки, а еще и то, что партитура этой оперы, по закулисным уверениям некоторых наших музыковедов, – это всего-навсего черновик, работу над которым Готфрид Гасанов не успел завершить. Можно ли это назвать художественным явлением в жизни республики?

­ Я вам скажу своё мнение. Борьба за создание оперного театра в Дагестане идёт десятки лет. В первую очередь, мы всегда стремились к тому, чтобы в республике был создан хороший симфонический оркестр. Какой-никакой оркестр у нас при радио есть. В 1957 году был создан большой коллектив. Я тогда бросил клич, и на него откликнулись люди самых разных профессий. Один был отставным номенклатурным работником, другой – шофером-дальнобойщиком. То есть это были любители, но постепенно профессиональный коллектив сформировался, и сегодня он может аккомпанировать опере. Сейчас практически на ровном месте создана оперная группа. Безусловно, явление это очень хорошее, правдами-неправдами в Дагестане образована опера. Теперь требуются кадры! Я обсуждал эту проблему с нашим бывшим министром культуры Наидой Абдулгамидовой, и мы пришли к общему мнению, что надо посылать людей на учебу. Раньше было просто: мы посылали таланты в оперные студии Армении, Грузии, а сейчас это другие государства. Нам обещали соседние российские города оказать какую-то помощь. И, возможно, тогда деятельность оперного театра оживится. Но пока оперный театр ставит исторические постановки, как, скажем, «Хочбар» Гасанова. Да, действительно, Готфрид Алиевич мечтал о постановке «Хочбара», но из-за того, что не было кадров, эта мечта была при нём неосуществимой, опера оставалась на бумаге, иногда в клавирах, и нужно отдать дань Наби Дагирову – он сделал великое дело! Наш замечательный корифей, один из основоположников профессиональной музыкальной культуры сел и, несмотря на свои годы, сделал оркестровку. И эта работа зазвучала. Тут он вложил и свои ноты, и свой голос. Тем не менее, голос Готфрида Гасанова смогли благодаря ему услышать.

– С именем Готфрида Гасанова и с Вашим именем связано образование Союза композиторов Дагестана.

– Это был 1954 год. В составе первого правления Союза композиторов ДАССР нас было четверо. Называю по старшинству: Готфрид Гасанов, Наби Дагиров, Сергей Агабабов и совсем молоденький Мурад Кажлаев. В свое время Тихон Хренников назвал нас «могучей кучкой Дагестана». Потом постепенно Союз стал расти: пришли Сейфулла Керимов, музыковед Манашир Якубов, кстати, очень прогрессирующий, он сейчас руководит Фондом Дмитрия Шостаковича, автор самых ярких и многочисленных трудов о композиторе, действительный член многих академий.

– Во время празднования 200-летия имама Шамиля в Колонном зале Дома Союзов в Москве с блеском прошла премьера Вашей симфонической поэмы «Шамиль». В те дни одно из Ваших интервью в прессе было озаглавлено так: «Африканский концерт Мурада Кажлаева играл сам Дюк Эллингтон. От джазовых миниатюр до имама Шамиля». Американский композитор Керк Мичем так отозвался об этой симфонии: «Произведение маэстро Кажлаева «Шамиль» – блестящие симфонические иллюстрации. Главный их персонаж – легендарный Шамиль – лидер народов Кавказа ХIХ столетия. Маэстро Кажлаев создал удивительно мощное произведение. Жизненная сила и разнообразие ритмической структуры, ярко окрашенная оркестровка, а также его своеобразная конструкция в виде отдельных эпизодов как будто сделаны для танца. Уверен, что произведение «Шамиль» ожидает большая жизнь, потому что в нём уникально сочетаются народность и высочайший профессионализм».

Я убежден, что симфония «Шамиль» – это не конъюнктура, потому что образ великого дагестанца не может быть конъюнктурным для его потомков. А что значит для Вас лично имя имама Шамиля и память о нём?

– Я начну издалека. Отец мой Магомед Кажлаев всю жизнь прожил в Баку. Он был очень известным врачом. Всю жизнь он скучал по родному Дагестану. Он родился в Кумухе, дед мой перевёз его через горы в Тифлис, где он окончил гимназию с золотой медалью, а после этого его направили в Санкт-Петербург, где он окончил Военно-медицинскую академию. Позже отец вернулся в Дагестан, работал врачом, потом попал в Баку. Меня и трех моих братьев – Темирбулата, Багадура и Османа – он воспитывал в духе огромной любви к нашей родине, к Дагестану. Он заставлял нас читать и знать обо всём, что было связано с Дагестаном. Как раз в те годы я узнал очень многое о Шамиле. Вы, наверное, помните, что в одно время была развернута кампания против Шамиля. В Баку профессор Гусейнов покончил из-за этого жизнь самоубийством. Но папа всегда был о Шамиле одного мнения: он говорил, что это был величайший человек, величайший ученый-арабист и величайший вождь. Два-три исторических имени всегда были в моем сознании Хаджи-Мурат, Шамиль, Хочбар. Сотни раз я перечитывал исторические материалы, благо, у папы была большая коллекция. Это книги барона Услара, всех путешественников, побывавших на Кавказе… 
Когда началась моя творческая жизнь в Дагестане, первое, что я захотел сделать – это написать балет «Хаджи-Мурат». Мы с Расулом Гамзатовым как-то даже дали заявку на этот балет, я надеялся видеть своим соавтором Расула, хорошо знавшего этот материал. Еще хотел, чтобы это был новый материал, а не, скажем, толстовский, знакомый всем. И я хорошо помню, как тогдашний министр культуры СССР Екатерина Фурцева сказала нам: «Не будет вашего Хаджи-Мурата. Это так же точно, как прочно стоит Советская власть». Замысел у нас был такой: если разрешат говорить о Хаджи-Мурате – невозможно избежать рассказа о Шамиле. Ну и вот, когда пошла новая линия, Шамиль был реабилитирован, пошла литература о Шамиле, мы вдруг получаем возможность прочитать огромный английский роман о Шамиле, потом – книги других авторов, и в довершение ко всему на экраны еще выходит и фильм о Шамиле. Причем, на «Мосфильме», вместе с какими-то партнерами, назвавшими себя «Тарки-фильм». Я получаю заказ написать музыку к этому двухсерийному фильму. Эта работа и подтолкнула меня к мысли написать симфонию «Шамиль». И в 1992 году я впервые сыграл её на Пленуме Союза композиторов России, который проводился на Северном Кавказе, в городе Черкесске. Она имела большущий успех: публика была чисто кавказская. Мне потом предложили сыграть эту работу в других городах, выпустить диск. Получил хорошие рецензии. И вот теперь в моём арсенале есть эта симфония.

Вы правильно догадались: для меня Шамиль – это особый образ. Во всяком случае, я создал для себя такой его образ…