Высокое небо | Журнал Дагестан

Высокое небо

Дата публикации: 05.10.2022

Гаджиев Марат

«Тебе, поэзия, спасибо!..» Литература

21 марта Всемирный день поэзии. Где как не в Театре поэзии отмечать такую дату! Вечер начался с торжественной...

21 час назад

Любовь любви, или Остановите Анну Новости

Фото автора, Марины Львовой, Георгия Арустамьяна, Алексея Аляпаака С полюса тепла в холодный декабрь...

21 час назад

РУДОЛЬФ ДИК. УМЕНИЕ ВИДЕТЬ История

До перестройки фотографов в Дагестане было немного. Настоящих мастеров — и того меньше, для их подсчета...

3 дня назад

Дагестан скорбит с Россией в день траура по погибшим... Антитеррор

Республика Дагестан скорбит вместе со всей страной в день общенационального траура по погибшим в «Крокус...

4 дня назад

30 апреля 2022 года ушла из жизни литературовед, исследовательница творчества Льва Толстого Евгения Михайловна Брешко-Брешковская.

Эту печальную весть я узнал от её супруга поэта Григория Ивановича Вихрова. Наступили времена, когда приходится писать о своих близких друзьях в прошедшем времени.

Дорогая Евгения Михайловна, память о Вас в моём сердце. Спасибо Вам за любовь к Толстому, к Дагестану.

* * *

В составе редколлегии журнала «МавраевЪ» мне предстояло лететь в первопрестольную, на встречу с Толстым. Точно знаю, что дорога к Толстому прокладывалась через монолог лежащего на поле под Аустерлицем князя Андрея Болконского, который зацепил меня когда-то словами про высокое небо и ползущие по нему облака. «Совсем не так, как я бежал»,  — говорит раненый князь, и это описано настолько точно, будто я сам бежал, срывая дыхание, и споткнулся о раненого, который шепчет: «Как же я не видал прежде этого высокого неба?» Сколько счастья в таинственном движении его души, сколько ясности! Так бы и плыть в этом воздушном пространстве и радоваться жизни. Нет границ — всё начистоту, без кривотолков, нет лжи — иначе неминуемо падение. Но холодок по спине даёт о себе знать: как далеко нам еще до гармонии…

В самолёте до неба рукой подать. За круглым иллюминатором безбрежное море облаков, и солнце, пробиваясь сквозь их густую массу, будто идёт на столкновение с Землёй, образуя в слиянии ореол. Состояние полёта не проходит и после приземления: в ушах ещё долго бьют барабаны.

Станция «Кропоткинская». Налево — храм Христа Спасителя, а моя дорога — по Пречистенке, к храму Толстого.

Это вчера я был на высоте и чувствовал себя немного богом, а сегодня небо свысока плюётся в мою лысину мелким дождём. Голые ветви качаются в серой мороси под перезвон колоколов в церквушке. У ограды с номером 11/8 афишная доска Государственного музея Л.Н. Толстого. Директор музея накануне предложила нашей делегации собраться часам к четырём, приглашая на экскурсию. Оказалось, что я опередил события и прибыл на место к 15.30. Желая быть пунктуальным, заходить во двор комплекса я не решался. Но тут из дверей музея вышла Евгения Михайловна Брешко-Брешковская и окликнула меня. Её невысокая фигура узнаваема издалека по роскошной шапке рыжих волос. Благодаря стараниям именно этой женщины осуществилось наше путешествие по толстовским местам. Трудно представить, что она, настоящая подвижница, может не знать чего-то о жизни и творчестве Великого старца. Её живой интерес, профессиональное и человеческое участие делают возможной эту незабываемую встречу.

Москвичи, пришедшие на презентацию журнала «МавраевЪ» в ампирный зал Государственного музея Толстого — настоящая российская интеллигенция. Зал торжественен, голоса крепнут и летят к расписанному потолку, и поверх голов за происходящим с живописных полотен наблюдают предки Толстого.

Тайна зелёной палочки

Метро только-только начинает работу. Поезд разгоняет сон, а ухо улавливает уже привычные названия станций. Сегодня план таков: едем в Тулу и знакомимся с городским музеем Толстого, дальше — на родовое кладбище Толстых, а затем — в Ясную Поляну, можно сказать «ясеневую». Пройдёт месяц, и листья создадут непроницаемую крону ясеней, берёз, осин: высоко уходят стволы в закрученное метёлками ветвей яснополянское небо, делая заповедным мир лесных тропинок. Сосны теснятся в сторонке, хвойный мир не расположен к общению. Небольшие пруды ещё не блестят от солнечных лучей и удерживают холод ночного ветерка. Гладь серо-зелёная, запах запруженной воды поднимается в утренний воздух. В конюшнях, на пригорке, слышно движение.

В глубине чащи есть заимка, в дневнике Толстой называет её Заказом (в начале 1860-х годов часть леса, получившая название Старый заказ — М.Г.). Деревья расступаются, образуя поляну, за которой уже нет протоптанного пути. Начинается овраг, скользкая глина, прошлогодняя трава и листья. Овраг, петляя, пропадает в чаще, и невозможно сделать шаг — ноги поминутно проваливаются в валежник. Корявые серые стволы, мошкара, сушняк, темнота, паутина и, чего уж ожидать дальше — глушь.

Была бы цель — тайна, за которую не жаль порванных штанов и ссадин, лишь бы увидеть своими глазами и раскрыть её. Кукушка, разбуженная падением тяжелой ветки, тяжело вспорхнула, нарушая тишину, и через миг по лесу разнеслось «ку-ку, ку-ку» — ровно пять раз.

«Брат Николенька, когда нам с братьями было — мне 5, Митеньке 6, Серёже 7 лет, объявил нам, что у него есть тайна, посредством которой, когда она откроется, все люди сделаются счастливыми, не будет ни болезней, никаких неприятностей, никто ни на кого не будет сердиться, и все будут любить друг друга, все сделаются муравейными братьями.

…Муравейное братство было открыто нам, но главная тайна о том, как сделать, чтобы все люди не знали никаких несчастий, никогда не ссорились и не сердились, а были бы постоянно счастливы, эта тайна была, как он нам говорил, написана им на зелёной палочке, и палочка эта зарыта у дороги, на краю оврага старого Заказа, в том месте, в котором я, так как надо же где-нибудь зарыть мой труп, просил в память Николеньки закопать меня.

…Идеал муравейных братьев, льнущих любовно друг к другу, только не под двумя креслами, завешанными платками, а под всем небесным сводом всех людей мира, остался для меня тот же. И как я тогда верил, что есть та зелёная палочка, на которой написано то, что должно уничтожить всё зло в людях и дать им великое благо, так я верю и теперь, что есть эта истина и что будет она открыта людям и даст им то, что она обещает». (Толстой Л.Н. Зелёная палочка. Т. 36. — С. 741; Дневники. Т. 47. — С. 37−38).

Из Тулы мы заехали в посёлок Кочаковское на фамильное кладбище Толстых, расположенное возле церкви Николы Угодника. Это место является частью мемориального и природного заповедника музея-усадьбы Л.Н. Толстого «Ясная Поляна». Евгения Михайловна вела нас к церкви мимо неказистых домиков. В одном из них когда-то была школа для крестьянских детей.

День разгорался, облака закручивались вокруг длинного шеста со скворечником, поднятого над крышей, как флагшток. Вот поселиться бы здесь, на этой земле, в маленьком срубе! Окошки смотрят на улицу, на дверях — замок. За тёмными стёклами — непроглядное прошлое. Одна из дорожек ведёт к белёному кирпичному склепу с дубовой дверкой. За ним почти вплотную — могилы. Мы сбились в кучку возле оград, молча слушаем нашу Евгению Михайловну. Её глаза мокры от ветра, а волосы поднимаются рыжими волнами. Мелодия слов, каменные кресты, полустёртые имена, прошлогодняя листва. Что им наши тревоги, устремления, что нас ждёт самих?!

В склепе захоронены родители писателя: мать, Мария Николаевна Толстая, урождённая Волконская, отец, Николай Ильич Толстой, а также брат Дмитрий Николаевич Толстой.

В «Воспоминаниях» (1903−1906 гг.) Толстой пишет: «Родился я и провёл первое детство в деревне, Ясной Поляне. Матери своей я совершенно не помню. Мне было 1 ½ года, когда она скончалась. По странной случайности не осталось ни одного её портрета, так что как реальное физическое существо я не могу себе представить её. Я даже рад этому, потому что в представлении моём о ней есть только её духовный облик, и всё, что я знаю о ней, всё прекрасно, и я думаю — не оттого только, что все, говорившие мне про мою мать, старались говорить о ней только хорошее, но потому, что действительно в ней было очень много этого хорошего».

Стопроцентная женщина

Образ Анны Карениной, безусловно, удивителен и нашему современнику. Так это та, что бросилась под поезд? Но для тех, кто действительно погружался в роман, интересен другой вопрос: как мужчина-писатель мог точно создать психологический портрет женщины? Стопроцентной женщины! Героиня трагедии — будто живой человек, её поступки, особенно с точки зрения рационально мыслящих мужчин, лишены здравого смысла. Воистину: говорит одно, думает о другом, и заканчивается всё это бог весть чем!

Известно, что прообраз Анны Карениной — это синергия внешности Марии Гартунг, дочери Пушкина, судьбы и характера Марии Алексеевны Дьяковой-Сухотиной, трагической смерти Анны Степановны Пироговой. Эта самая Пирогова проживала в качестве экономки и гражданской жены у ближайшего соседа Толстого, Александра Ильича Бибикова и похоронена после трагической смерти недалеко от могил Толстых. Увидев цилиндрический камень без надписи, я принял его за постамент разрушенного надгробья. Но Евгения Михайловна, закончив свой рассказ о захоронении Толстых, повернулась к этому камню и заговорила о трагической судьбе Пироговой, именно той, что на самом деле бросилась под поезд. Лев Николаевич принимал участие в расследовании причин самоубийства. Софья Андреевна вспоминала, что Толстой увидел тело Пироговой на мраморном столе казармы, перерезанное поездом… Можно представить, каким потрясением эта судьба стала для писателя.

* * *

В Ясной Поляне нас ждали. Директор музея Екатерина Александровна Толстая распорядилась, чтобы нас встретили и провели экскурсию по усадьбе.

У пруда слева толпятся празднично одетые молодые люди, и вдруг среди них — белое платье невесты. Молодожёны приехали сюда, в Ясную Поляну по местной традиции или по собственному желанию? Чужое счастье так притягательно, заряжает любовью к жизни, и думается в этот миг о собственном прошлом, позабытых днях юности.

Хочется воссоздать время, страсти, которые кипели сто лет назад в этом дворянском гнезде. Видится мне, что неслучайно именно в этой «Засеке», где степи юга сходятся с лесами севера, родился Лев Николаевич Толстой. Правда, родового дома уже не существует, и об этом свидетельствует небольшая каменная плита на аллее, но многое другое — материальное и нематериальное — сохраняет ощущение присутствия колосса.

Пробуждение природы, разогретый воздух и лёгкое волнение на поверхности прудов и рек — разве не такие вёсны видел Толстой? Был ли он так же спокоен, глядя на красоту этих мест, как я в этот день? И мог ли прожить беззаботно, писать романы, получать неплохие гонорары, не думая о голодных крестьянах, о праздности людей, реформах, о войне и мире, о таинстве жизни, о Боге?

Истина… Я люблю много… Как они…

«Истина… Я люблю много… Как они…», — последние слова, услышанные Сергеем Львовичем от отца на станции в Астапово, где совершенно разбитого и больного Толстого приютил начальник станции. Очередное бегство из семьи закончилось трагично и стало испытанием для близких. Вокруг писателя было много всякого, как говорит Иван Наживин, «тёмного» народа. Завещание Толстого, представленное позже Чертковым, подписано беглецом где-то в лесу на пеньке. Его, несмотря на подлинную подпись, никак нельзя назвать обдуманным, толстовским.

Слишком много интересов вокруг одинокого старца.

Толстой так и остался одинок. Всё, что он так жёстко отметал для себя при жизни, настигло после смерти. Старческое тело подняли на щит, чтобы обрушиться на прогнившую власть. Впереди человечество ждали революции и мировые войны.

Лев Николаевич, думая о близости смерти, в своём дневнике пишет: «27 Марта 1895 г. — Моё завещание было бы приблизительно такое. Пока я не написал другого, оно вполне такое.

1) Похоронить меня там, где я умру, на самом дешёвом кладбище, или это в городе, и в самом дешёвом гробу, как хоронят нищих. Цветов, венков не класть, речей не говорить. Если можно, то без священника и отпевания. Но если это неприятно тем, кто будет хоронить, то пускай хоронят, как обыкновенно, с отпеванием, но как можно дешевле и проще.

2) В газетах о смерти моей не печатать и некрологов не писать.

3) …А впрочем, пускай остаются мои дневники, как они есть. Из них видно, по крайней мере, то, что, несмотря на всю пошлость и дрянность моей молодости, я всё-таки не был оставлен Богом и хоть под старость стал хоть немного понимать и любить Его. Из остальных бумаг моих прошу тех, которые займутся разбором их, печатать не всё, а только то, что может быть полезно людям.

4) …

5) Ещё — и главное — прошу всех близких и дальних не хвалить меня (я знаю, что это будут делать потому, что делали и при жизни самым нехорошим образом), а если уж хотят заниматься моими писаниями, то вникнуть в те места из них, в которых, я знаю, говорила чрез меня Божья сила, и воспользоваться ими для своей жизни. У меня были времена, когда я чувствовал себя проводником воли Божьей…»

Он не настаивал, но просил, справедливо возлагая на себя вину за все испытания, выпавшие на долю семьи, жены.

Созерцание прошлого

Оставим на пороге леса все тревоги и спокойно углубимся в чащу. А мне хочется оторваться от всех и прийти к Толстому первым. Мальчишеское нетерпение толкает вперёд. Разве никто не видел эту землю до тебя?! Но я всё прибавляю шаг в глубь старого Заказа. Пыльные туфли, в карманах звенит мелочь, всё мелочь. Лес, он всегда твой и тайны хранит для тебя одного. Каждый приходит сюда со своим багажом, и, если для одного могила Толстого — место слепого преклонения, для другого — камертон, созерцание прошлого.

Война и мир

29 октября 1941 года частям Красной армии пришлось покинуть Ясную Поляну, и сразу же усадьба подверглась бомбардировке. 30 октября появились немцы. По свидетельству работников музея, приехавшие немецкие врачи заявили, что в музее будет военный госпиталь. Они вели себя хамски и приказали освободить здания от экспонатов. Война пришла в Ясную Поляну и оставила ужасные следы. Война и мир людей — ведь именно так, а не иначе надо читать великий роман. Так вот они — люди, во всём своём обличье.

Немцы, остановившиеся в усадьбе, вешали людей, крушили экспонаты музея, бесчестили женщин…

«Мне часто приходила странная мысль: что, ежели бы одна воюющая сторона предложила другой — выслать из каждой армии по солдату? Желание могло бы показаться странным, но отчего не исполнить его? Потом выслать другого, с каждой стороны, потом третьего, четвёртого и т. д., до тех пор, пока осталось бы по одному солдату в каждой армии (предполагая, что армии равносильны и что количество было бы заменяемо качеством). И тогда, ежели уже действительно сложные политические вопросы между разумными представителями разумных созданий должны решаться дракой, пускай бы дрались эти два солдата — один бы осаждал город, другой бы защищал его».

Это рассуждение кажется только парадоксом, но оно верно. Действительно, какая бы была разница между одним русским, воюющим против одного представителя противников, и между восьмьюдесятью тысячами воюющих против восьмидесяти тысяч?.. Отчего не один против одного? Никак одно не логичнее другого. Последнее, напротив, гораздо логичнее, потому что человечнее. «Одно из двух: или война есть сумасшествие, или ежели люди делают это сумасшествие, то они совсем не разумные создания, как у нас почему-то принято думать». (Толстой Л.Н. Севастопольские рассказы. 1855)

Зона тишины

Совершенно не представлял, что могила может произвести на меня такое впечатление. Я ничего не читал про неё раньше и, может, поэтому, выйдя на заимку, испытал потрясение. Как паломник, я, совершая ход по кругу, не отрывал глаз от зелёного холмика. Ни креста, ни надписи, ни камня. Холмик метра два в длину устелен еловыми ветвями, рядом лежат гвоздики и розы, которые приносят сюда. Недалеко на столбике табличка «Зона тишины». На тропинке показались мои друзья с экскурсоводом. За ними молодые люди с рюкзаками. Они пока не знают, что это тихое место. Надо мной лес, уходящий ветвями в трепетное небо. Он, как уставшие люди, не терпит шума. Я присел у оврага и посмотрел вперёд. Братья Толстые смотрели в том же направлении. Муравейные братья не расстаются даже после смерти.

Кукушка-кукушка, сколько мне осталось?..

P.S. Евгения Михайловна похоронена в родном городе Тула, рядом с отцом Михаилом Ивановичем Березиным. В 1943 году лётчик Березин был сбит в воздушном бою, остался жив, но попал в плен. В апреле 1945 года был освобожден из концлагеря Бухенвальд.

фото автора