Письма к отцу | Журнал Дагестан

Письма к отцу

Дата публикации: 27.02.2022

Алексей Бобрусов

«Тебе, поэзия, спасибо!..» Литература

21 марта Всемирный день поэзии. Где как не в Театре поэзии отмечать такую дату! Вечер начался с торжественной...

1 день назад

Любовь любви, или Остановите Анну Новости

Фото автора, Марины Львовой, Георгия Арустамьяна, Алексея Аляпаака С полюса тепла в холодный декабрь...

1 день назад

РУДОЛЬФ ДИК. УМЕНИЕ ВИДЕТЬ История

До перестройки фотографов в Дагестане было немного. Настоящих мастеров — и того меньше, для их подсчета...

4 дня назад

Дагестан скорбит с Россией в день траура по погибшим... Антитеррор

Республика Дагестан скорбит вместе со всей страной в день общенационального траура по погибшим в «Крокус...

5 дней назад

Я помню: Я — мальчишка, мне 10 лет. Я пишу: «Здравствуй, дорогой и любимый папочка!..» Но 90 лет назад родился другой мальчишка, который в 10 лет пишет своему отцу (моему деду): «Дравствуй, рара!..» Он плохо говорит по-русски, ещё хуже пишет. Он только что приехал в Россию из Парижа, где прожил с родителями первые 9 лет жизни. Я вижу все эти письма. Он тоже пишет их всю свою жизнь своему отцу. Мои — отражения их. Его — моих. Он описывал в них всю свою жизнь, я — свою. Но мы — одно целое. Хотя я не родился в Париже, а свои первые годы жил в Малаховке, которая так же потеряна для меня, как потерялась и растаяла за лондонскими туманами и голодом в Сумах родина отца — Франция. Я пишу снова и снова: «Здравствуй, дорогой папочка!» — и вся жизнь и все прошлые жизни проходят и проходят передо мной. Смотрите…

Алексей Бобрусов. 1999.

Письмо из пионерского лагеря.

Бум., темпера. 80×60. 1999

Дорогой мой папа! Забери меня от сюда. Мне здесь не нравится. Мальчишки меня обижают. Девочки смеются. Друзей у меня нет. Я бы уехал сам, но не знаю, как доехать до дома. Приезжай, пожалуйста. Я тебя очень прошу. Целую, Лёша.

Забор плача.

Бум., темпера. 60×80. 1999

Здравствуй! Умер Борька. Детский друг остаётся другом, как бы ты не относился к нему потом. Я знал его всю свою жизнь. Когда-то он был рядом, последние годы — далеко (час езды до Малаховки).

Два друга проводили его 31 декабря в последний путь. Нас было три друга, осталось теперь двое: я и Андрей, а Борька уже умер. Он был последней ниткой, которая меня связывала с родиной. Теперь она порвалась, и я больше не хочу туда ехать, да и незачем. Там всё стало чужое. Целую, Лёша.

P.S. Он мог быть добрым, внимательным, тёплым. Мог быть гадко поганым, подловатым, хамоватым. Таким его сделала жизнь, которую он сам себе выбрал. Он хотел получить всё сразу, не отдавая своих сил жизни на достижение желаемого. Имел трёх жён. Но умер один. Как он умер, тоже неизвестно. Провожала его последняя жена, сетуя на потерю дома. И прикидывала, как смухлевать с оставленным ей его паспортом. Я знал их всех. Мне нравилась его первая жена Люська. О ней у меня самые приятные воспоминания. Вторая была просто гадкая баба, третья — никакая. У неё от него осталась дочка. Думаю, что дочка тоже его скоро забудет. Я — нет. Во мне он останется навсегда.

Последнее письмо с Волги.

Бум., темпера. 60×80. 1998

Папа, здравствуй! Сегодня я уезжаю с Волги. Может — навсегда. А дело было так… Я хотел получить сезонную путёвку для охоты. При такой путёвке я спокойно смогу охотиться в течение двух месяцев. За это надо было выполнить «отработку» — сделать несколько домиков на воде для охотников. И вот рано утром мы с егерем-пьяницей Митеневым поехали в лес нарубить деревянных столбиков. С ними потом поехали на лодке на место, где стали вбивать их в дно, а потом делать настил. Так мы провозились до вечера и очень усталые вернулись в деревню. Я позвал его в дом, чтобы угостить. Бутылка у меня была припрятана. Устроились на террасе, стали закусывать. Неожиданно появилась моя тёща, которая стала орать и требовать, чтобы мы убрались. Получилось очень неприятно и стыдно. Егерь потоптался, потоптался и ушёл. Тёща же продолжала орать…

Я, может, и вытерпел бы, что было бы обычно, когда бы она не понесла гадости о тебе. Тут я психанул и треснул её мухобойкой по башке. Тут начался такой крик. Тут я уже плохо помню, что было. Вопли неслись на всю деревню. После всего этого мне ничего не оставалось, как собраться и уехать. Что было довольно сложно, т. к. лодок, как назло, не было. Вот я и сидел с сумкой на берегу, ожидая неизвестно чего. А уезжать так не хотелось… Вода текла тёплая, чудесная, было тоскливо и обидно. Я себя виноватым не считал. Наконец появилась лодка. Я стал кричать, пока она не пристала к берегу. Я сел и поехал. Через два часа был в Москве. Целую, Лёша.

Как я сватался.

Бум., темпера. 80×60. 1998

Здравствуй, дорогой! Как ты там на БАМе? Как работается, много ли удаётся рисовать? У нас всё нормально. Но я вроде решил жениться. Лену ты хорошо знаешь, и она тебе всегда нравилась. Так что ты не возражаешь. Но много сложностей с её родителями, которые вроде и тебе и маме казались достаточно симпатичными. Но при более близком знакомстве всё оказалось не так. Они и так всегда блюли её сильно. Но когда я неудачно ходил просить руки и мне сказали годик подождать — они стали следить намного упорнее. А когда Лена сказала, что мы живём вместе, начался скандал, который и скандалом назвать нельзя, всё намного хуже. Мне пришлось её забрать из дома с помощью Рины, и только благодаря ей это вышло — так бы не дали. Зато они поиздевались вволю. Но теперь мама в Малаховке, мы на Щёлковской. Мы даже подали заявление. Но это очень не скоро. Родители её пошли на попятный и теперь требуют её обратно. Поживём — увидим. Целую, Лёша.

Ленинградская практика.

Бум., темпера. 60×80. 1998

Здравствуй, папа! У меня всё хорошо. Здесь мне не нравится. Я много рисую. Хожу каждый день и делаю много картинок с натуры. Город очень недобрый, каменный и бесприютный. Город-памятник, город-музей. Его надо посещать как музей, жить здесь неприятно. Мне бывает часто тоскливо. Но уехать нельзя, не разрешат. Надо сделать композицию на тему революции. Очень не хочется, но нужно. Хочу домой. Целую, Лёша.

Письмо о японской бабушке.

Бум., темпера.60×80. 1998

Дорогой папочка. Живём мы хорошо. Я начал ездить на занятия по французскому языку. Надежда Ивановна мне очень нравится. Она живёт в старинном доме на втором этаже. Подъезд очень мрачный. В квартире ещё живут другие соседи. Я езжу из Малаховки два раза в неделю. Ещё у меня какой-то мальчишка взял 5 рублей и не отдал. Мама очень меня ругала. А ты бы нет. Приезжай скорее. Мы тебя целуем. Лёша.

Письмо рядового А. Бобрусова.

Бум., темпера. 60×80. 1998

Привет с Дальнего Востока, папочка! Как дела? Вас, конечно, интересует, как началась моя служба. Часть находится в городе Спасск-Дальний. Очень самобытна архитектура казарм — их построили японцы для себя и поэтому она носит душок то ли китайской, то ли японской архитектуры. У нас мороз страшный. Поэтому моя служба началась с госпиталя. Не пугайтесь. В первый же день у меня украли всё, что могли украсть: шинель, шапку, ремень. И, конечно, я быстро подхватил бронхит. Меня и отправили в госпиталь, где попал в инфекционное отделение, потому что в приёмном покое случайно оказался начальник инфекционного отделения, который, услышав, что я художник, взял меня к себе, сказав, что вылечит не хуже других. В палате я один, чтобы не общаться с заразными больными. Светит яркое солнце, на улице мороз за 20 градусов. Снег блестит невозможно. На территории стоят огромные берёзы, на вершинах которых имеются какие-то шары с красными, как я вижу, цветами, но их не может быть — фантастика. Шары, наверное, паразиты, но красивые. Разрешили, в виде исключения, пользоваться библиотекой. Набрал дикое количество книг. Хочу за это пропадшее время почитать всю русскую и зарубежную классику, которую и набрал. Правда, рисую всё время для отсылки Алексею Сергеевичу. Надо какой-то режим поддерживать. Скоро, боюсь, запрягут делать наглядную агитацию. Для начала сказал, что нечем делать. Капитан обещал всё достать, но я сомневаюсь. Он хочет, чтобы я расписал стены, а ничего, кроме акварели, нет. От натуры у меня нет отбоя, все просят сделать свой портрет, чтобы послать подруге, просят сделать покрасивее, а не мои шаржи. Но ребята неплохие, не жалко. Делаю часто в двух экземплярах, один для себя. Боюсь, что засяду здесь надолго. В части скоро начнутся занятия, а я в технике ничего не понимаю. Но как-нибудь выкручусь. Вышлите, пожалуйста, этюдник, краски, большую склейку, «Панду» и разные карандаши. Денег больше не присылайте, только как мы договорились. Когда разрешат, схожу в часть узнать, что и как. Как там Москва? Очень по вас соскучился. Целую, рядовой А. Бобрусов.

Новогодняя поездка.

Бум., темпера. 80×60. 1999

Папа, здравствуй! Извини, что не смог привезти тебя. Мне пришлось поехать на похороны моего друга Борьки. Ты его, наверное, хорошо знаешь. Вчера вечером позвонила его сестра Женя и сказала, что он умер. Как — неизвестно. Я весь вечер и часть ночи дозванивался до Андрея. Несколько раз разговаривал с его дочкой Катей, всё просил, чтобы он мне позвонил. Честно говоря, был почти уверен, что он не поедет. Но Андрей, когда услышал, сразу согласился. Рано утром мы встретились на «Академической» и поехали в Малаховку. Из-за меня Андрюше пришлось покупать цветы, иначе бы точно не купил. Малаховка стала незнакомая, чужая. Вот мы идём уже по родным местам. Везде выросли высокие заборы и ворота. Посмотрели на заброшенный Андрюшкин дом со сгоревшей крышей. Он не был там уже много лет. Но ветка у ёлки, на которой качались, осталась.

Письмо из Спасска-Дальнего с аэродрома.

Бум., темпера. 60×80. 1998

С воинским приветом тебе, дорогой! Пишу тебе, сидя в бытовке на аэродроме. Жара вокруг страшная. Здесь же прохладно. Кто-то тихо посвистывает около порога, долго не мог понять, пока не поднял доску и не увидел маленькую элегантную жабку, скромно сидящую в уголке. Я подержал на руках эту крохотную красавицу коричнево-серого цвета, с небольшими бугорками на спине и умилительно выразительной мордашкой. Аэродром находится на поле, окружённом сопками, с растущими то там то сям вычурно китайскими деревьями. Далее Сихоте Аминь. Голубой и завораживающе привлекательный. Я сейчас на взводе, целый день с курсантами с подъёма до отбоя. Очень устаю. Сейчас отдыхаю, т. к. они на практических занятиях. Целую, твой сын Лёша.

Письмо из Гагры.

Бум., темпера. 60×80. 1998

Папа! Сегодня я увидел первый раз в жизни гадюку. Мы шли вдоль высокого забора. И вдруг из-под него выползла большая и страшная. А ещё у меня есть шапка с бахромкой и круг. Ещё я научился плавать — я проплыл много метров. Первый раз чуть не утонул. А вообще, всё здорово. Целую, Лёша.

О деревне Ямищи.

Бум., темпера. 80×60. 1999

Пишу тебе, папа, из Ямищ. Что это такое? Ямищи — это такая глухая деревня в Псковской области, до которой надо добираться пять часов на машине.

Сначала до Куньи, а потом по грунтовке ещё час. Выехали с Женькой уже вечером. Ехали и горланили революционно-фронтовые песни гнусными голосами. Выехали на гравий и тут началось… Через каждые несколько сот метров на дорогу выбегали зайцы и застывали столбиком, ослеплённые светом фар. Я орал: «Дави!», но Женька каждый раз останавливался, а я сгонял зайца с шоссе. Посему мы доехали до места без добычи. Около деревни на нас набросилась какая-то пьяная компания. При рассмотрении оказалось, что это Юрка и Апт (Юрка — брат Женьки, а Апт — его друг-биолог). Доехали — уселись за стол. В результате так насиделись, что весь следующий день пропал: все мучились с похмелья. Сердобольный Апт сделал «алкоголику» Адамычу самодельную лапшу. Сосед Агафоныч приходил несколько раз — то с рыбой, то с самогоном. Стали коптить рыбу. Получилось здорово. Сами мы, проплавав целый день по узкой речушке, ничего не поймали. Даже специалисты с японскими спиннингами. Вечером наблюдали местную жизнь. Напротив жили две высланные девицы, с которыми каждый день скандалила жена Агафоныча. Самым приличным эпитетом было «старая раскоряка». Вокруг деревни сосновый лес с мхом и маленькими полянками и как будто специально посаженными маленькими сосенками. Прелесть. Вообще всё было замечательно, даже не хотелось уезжать. Надо ещё приехать, здесь очень много грибов. Всё. Целую, Лёша.

Грустное письмо из Парижа.

Бум., темпера. 60×80. 1999

Bonjour, papa! Идут дожди. Мы оказались опять в Париже, просидев здесь до этого около двух месяцев. Нас вернули с бельгийской границы. Оказалось, что у нас просрочены транзитные визы. Нас высадили с нашими «кузами» на платформу. И потом на другом поезде мы приехали на Nord. Стал звонить Надьке. Выдернул её из ванной. С ней случился настоящий кондратий. А потом сидели на вещах на ночном вокзале, в компании то ли румынских, то ли югославских беженцев. С интересом наблюдали ночную жизнь в течение нескольких часов, пока за нами не приехал Луи-Мари. И вот мы неприкаянно болтаемся по надоевшему уже городу.

В первые дни — продлением транзитных виз. Простояв в здоровенных очередях, как в Москве. Надо было приходить и занимать очередь ещё затемно. Ну, наконец, всё получили. Теперь оказалось, что главная проблема — билеты в Москву, т. к. мест нет — Рождество. Пришлось обратиться к Сорокину. Это заместитель посла по культуре. И только благодаря его любезности мы получили бронь посольства. И поедем как сотрудники этого учреждения. До отъезда две недели. Решили обойти галереи, т. к. времени на это никогда не было. Поделили галереи по районам и каждый день обходим несколько десятков. И что самое интересное: если за день мы посетим две-три хорошие выставки, то это уже здорово. Целую, твой сын.

Письмо с БАМа.

Бум., темпера. 60×80. 1999

Здравствуй, папа! Мы уже две недели на БАМе. Вокруг довольно красиво, но всё остальное не очень. Монька твой — страшное говно. Спекулирует дружбой с тобой. Лезет во все дырки и даже пытается будить по утрам. Помощи от него никакой, вреда много. Всё приходится делать самому. Объём работ большой, но надо успеть сделать всё за месяц. Сейчас заканчиваем большое панно для детского сада. По вечерам ходим рисовать. Посёлок грязный, люди живут временно, поэтому пакостят, где могут, даже воруют у нас всё, что плохо лежит. Хотя в общении народ симпатичный. Сев как-то в попутную машину, я захотел в конце пути заплатить, на что услышал: «На БАМе денег не берут». И сказано это было с гордостью. Познакомились с местным художником, который, правда, работает здесь сварщиком. Он нас водит по разным местным достопримечательностям. Обещал даже рыбалку на хариуса. Видели на сопке расщелину, из которой идёт пар. Фантастика. Кормимся в рабочей столовой, пока не отравились. Целую, Лёша.

Дорогая мамочка!

Бум., темпера. 60x80. 1999

Дорогая мамочка! В Теберде стец. Живём хорошо. Не болеем. Хорошо кормят. Ходим на нарзан, там очень красиво. Видны снега и ледники на вершинах гор. В Кисловодске мы ходили на место дуэли между Печориным и Грушницким. В Теберде, конечно, лучше, чем в Кисловодске. Я пил настоящий нарзан, холодный и бьющий из-под земли. Крепко целуем, папа, Лёша.

Письмо из стройотряда.

Бум., темпера. 80x60. 1999

Привет, папочка! Вот и подходят к концу мои подвиги на поприще мозаики. Работа была страшно тяжёлой. В хороший день укладывали по одному квадратному метру на нос. А это очень тяжело. Каждая царапина начинала мгновенно гнить. Слава Богу, меня на два дня взяла в Дорохово Рина и обмазала зелёнкой — прошло. Народ со мной работает разный, но в основном симпатичный. Почти все работают равноценно, кроме Святского и единственной девицы в отряде. Довольно быстро все освоили эту достаточно сложную и трудоёмкую технику. Хотя сам сюжет оставляет желать лучшего. Я тоже сделал эскиз с космонавтом метров на 30, который уже создали в натуре. Когда закончили мозаику, утром увидели, что низ стены залит кровью: местные жители пытались отковырнуть кусочки от стены — не удалось. Смальта режет руки страшно. Недавно приезжала меня проведать Лена. Она вернулась из командировки по БАМу — очень довольна. Приехала с подругой, а народ наш, не разобравшись, перепутал, кто из них кто. Ночью ходили купаться на пруд, где разводят карпов. Странно приятное ощущение плыть в темноте, когда тебя что-то или кто-то касается под водой. Пока не дошло до дележа денег, всё проходит мирно. Одна работа. Вечером иногда выпиваем. В начале работ мы жили далеко от объекта, около разрушенной церкви, где немного погуляли и даже подрались с местными обалдуями. Целую, Лёша.