Народный поэт Дагестана

Марина Анатольевна Ахмедова (Колюбакина) — поэт, переводчик, публицист. Родилась в январе 1952 года на Урале, в городе Челябинске, в семье русских инженеров. Детство и юность прошли на Украине, в городе Харькове. Стихи начала писать в шестнадцатилетнем возрасте. Училась на филологическом факультете Челябинского государственного педагогического института. В 1977 году закончила Литературный институт им. А. М. Горького в Москве. С 1980 года работает в Союзе писателей Дагестана (заместитель председателя Правления).

Детство

Зимний вечер — мерцание ели в углу,
мандариновых корок гора на полу
и на окнах мороза узоры…
Мама лепит пельмени, а папа под ритм
ее ловких движений коньки мастерит,
на которые встану я скоро…

Брат Алёша уже первоклассник давно
и поэтому с бабушкой ходит в кино,
а меня на сеанс не пускают…
Деда нет… Он расстрелян еще до войны,
без вины… но про страшные тайны страны
я пока, слава Богу, не знаю…

Я дышу на стекло, чтобы в нём, как всегда,
неожиданная появилась звезда,
тонкий лучик послав во спасенье…
Медный крестик мой бабушка прячет в комод,
чтоб не видел его любопытный народ,
приходящий к нам по воскресеньям.

Наш бревенчатый дом над замёрзшей рекой
на заснеженной улицей Береговой
дышит паром и хлопает ставнем…
Как в бинокль, я глазею на мир из кружка,
что уже отдышала в размер пятака,
и таким он мне кажется славным…

Гуниб

Над горами сияющим нимбом
августовское солнце встает,
и опять над священным Гунибом
продолжаю орлы свой полет.

Я любуюсь замедленным ритмом,
от восторга почти не дыша…
Может быть, это души мюридов
над скалистою бездной кружат?..

А внизу, над обрывом отвесным
с постамента родимой земли
рвутся в небо, как будто из песни,
металлические журавли.

Но застыл этот клин невесомо,
над гунибскою кручей скользя,
будто бы оторваться от дома
журавлиный не может косяк.

Он давно воссиял ярче нимба
над погибшими в страшной войне,
но на самой вершине Гуниба
ярче это сиянье вдвойне.

И когда по крутым серпантинам
на равнину спускаюсь легко,
живописная эта картина
отовсюду видна далеко.

В жизни нынешней многое мнимо,
стала черною белая нить,
только чистое небо Гуниба
продолжает незыблемым быть.


*  *  *

Тверской бульвар, чугунная ограда,
а там, за нею, молодость моя,
сама уже небесная награда,
как этот храм и новые друзья.

Ах, свято место не бывает пусто:
Литинститут — наш Иерусалим!
Где юные паломники искусства
торопятся к святилищам своим.

Здесь говорят стихами, как на сцене,
на равных тут школяр и корифей…
И вольность, что давно нигде не ценят,
здесь с каждым днём всё слаще и ценней.

И декабристов дух здесь в камне каждом,
и декадентов вечная тоска,
и старая поэтов юных жажда
глаголом вещим поразить века.

Какие имена, какие люди!
А здесь они обычные вполне…
И Божий дар протянут нам на блюде —
владей и царствуй с ним наедине!

Чего-то не хватает в списке длинном,
где жизнь вначале — тем и хороша?..
Чугунный Герцен в пухе тополином,
и лёгкая, как этот пух, душа.


*  *  *

Облетела с липовой аллеи
листьев мелочь
звонким многоточьем…
Не зову, не плачу, не жалею —
не твержу есенинские строчки.
Потому как жалобно я плачу
по траве зелёной на лужайке,
медяками выданная сдача
не нужна мне, словно попрошайке.

Я хочу, чтобы благоухали
снова липы запахом медовым,
чтобы жадно впился шмель нахальный
хоботком в их жёлтый цвет махровый.
Каспий чтоб оптическим обманом
хоть на миг прикинулся Босфором,
и, как месяц, вышел из тумана
несусветно сказочный царь-город.

Я желаю, чтоб невероятный
наконец представился мне случай:
преодолевая путь обратный,
вымолить себе иную участь.
Чтобы не жалеть, ни звать,