«Есть родина, а значит,  счастье есть»

Победители  Всероссийского конкурса поэзии имени Салиха Гуртуева

1 место: Кузьмина Светлана Владимировна, г.Хотьково Московской обл.

2 место: Крюкова Елена Николаевна, г. Нижний Новгород.

3 место: Негматов Леонид Наимжонович, г. Саратов.

                  Великжанин Павел Александрович, г. Волгоград

Кузьмина Светлана г.Хотьково, Московской области

                 ***
Так выходят из комы.
Прорастают во ржи.
Мир, до боли знакомый,
Выясняется – жив!
Больше звуки не тонут
В полынье одеял.
Я – осушенный омут.
Или это – не я?
Я. Дорога и тот же
Фонаря ореол.
И на спинах прохожих
Неба крупный помол.
                   11.01.2021


                ***
Чуть затенённый вязом,
Пахнущим пробкой винной,
Дом со Вселенной связан
Кабельной пуповиной.
В клетке забилась птица.
Сдвинулись шторы грозно.
Дом захотел напиться
Белою струйкой звёздной.
Празднуя лето третье
Снова рассвета ждём мы.
Дом полтора столетья
Мается нерождённым.
                            06.2021


                      ***
Тихонечко скрипит земная ось
И всё опасней мира немота.
На крыше дома небо разлеглось
Созвездия на руку намотав.
Вдыхает снег чердачное окно,
Смакует печь последний уголёк.
С рожденья всё на…жизнь обречено,
А кто обрёк немыслимо далёк.
А мы? Глядим в мерцающую высь,
Где не важны года и города,
Но там несчётным множеством: «Родись!»
Зажжётся вновь одна Его звезда.
                                       06.01.2022



                   *** 
Вечер…Значит пора туда,
Где заборы сплошной чертой
И рубцуются провода
Свежевыжатой чернотой,
Чтобы снова развеять миф
О величии бытия,
Где в силки придорожных ив
Будет поймана боль моя.
Знаю, это ещё не край.
До бессонницы час пути.
Падай, небо, уже давай
И ромашками зарасти.
                      06.03.2022


                                     ***
Уеду. Подальше от всепоглащающей лжи.
Навстречу рассветам и сгусткам черничных плеяд.
Где вышито небо стежком васильковым во ржи
И звёзды в колодцах свернувшись калачиком спят.
Уеду. В прихожей оставив обратный билет
И память шуршащей обёрткою эха шагов,
И зим монотонность и всю недосказанность лет,
Удушливость города и воспалённость его.
                                                              24.06.2022




Крюкова Елена, Нижний Новгород

Истина

Кто торгует Родиной. Кто торгует тьмой.
Полоумно мечется навсегда немой. 

Я гляжу в молчании. Я стою одна,
Бедное дыхание, Лотова жена. 

Крик был: не оглядывайся! Оглянулась я.
Рынок мой, позорище, новая семья. 

Рынок мой, пожарище, лютая сума,
Господа-товарищи, братья задарма!

Так торгуют падалью, папертью на слом,
Руганью и памятью, хорами хором,

Похоронкой скомканной, стоном тишины,
В лоскуты раскромсанной горечью войны!

Так торгуют гадиной, жжёт подзубный яд,
Так торгуют краденым - всем глаза слепят!

А с несчастной истиной - снег глаза слепит - 
Девочка, вся выстыла, на ветру стоит. 

А почём же, деточка, чуть видна-слышна,
А почём же, милая, истина одна?

Смотрит в душу дитятко бирюзами глаз.
Смотрит, как в последний или в первый раз. 

Тихо льнёт улыбка бабочкой к губам.
Тихо шепчет: истина... я за так отдам...

Тихо поднимается нежных рук черпак.
Божию мне истину отдают за так.

Светлую мне истину дарят на века.
Льётся, льётся чистая синих глаз река.

И беру я истину, как котёнка, в горсть,
Вся в снегах неистовых, в дольнем мире гость, 

А вокруг мя торжище пляшет и поет,
А вокруг мя толпами мечется народ!

И никто не видит старуху в платке,
С ней девчонку малую, нежный снег в руке,

Плачут-заливаются, крестят дружку друг,
Навек обнимаются, не разнимут рук. 

Общая молитва 

Ну, давайте прижмёмся друг к другу в тёплой тьме намолённого храма. 
Он широк и безбрежен, как родная земля иль река. 
Кто-то в дальней толпе, у притвора, тоненько вскрикнет: "Мама!.."
Это малый ребенок. Жарко ему. И шубейка ему велика. 
Это я воскликнула! Это детство маму зовет. Это плачет старуха.
Это каждый из нас, тёплый, страждущий и живой,
То кричит, то смеётся, то рыдает тихо и глухо
В храме сумерек, шевелящихся золотой свечною травой. 
О, давайте тесней придвинемся... правда, странно,
Что мы завтра все - о да, все-все-все!.. - умрём... 
Что не встанем по грому будильника, затемно, рано, 
Чашкам-плошкам молясь пред кухонным алтарём... 
О, вся Божия утварь, вся бабья крабья посуда,
Расползается, разбивается на мильоны кусков... 
Не собрать, воедино не склеить осколки! О, где ты, чудо?!
Сколько детских могил... сколько юных седых висков...
Мiром Господу, о, помолимся! Я так больше молиться не буду. 
Хотя буду, буду, конечно, коли Бог даст жизни ещё - 
Мне лукошко её протянет, отчистит тусклую её полуду, 
И затеплятся губы во мраке свечой, солёно и горячо... 
Люди, ближе! Да я сама к вам, милые, больней притиснусь и ближе. 
Я сама без вас - просто снулая рыба, отброшенная щепа. 
В пряной, нежной тьме храма я лица сквозь радужный ливень вижу,
Через слёзный дождь, от молчаливой вашей любви слепа. 

И восстанет Молитва - до небес, столбом пламени, столпника жестом:
Эти вскинуты обе руки - всего народа, навеки и навсегда - 
К сини кубовой купола, к золочёной окладовой жести,
К этой радости преблаженной: счастье, скорей сюда!
Мы устали брести сквозь снега и огни! Мы безумно устали!
Мор и глад нас косит... настали последние дни?..
О!.. не верим... мы столько лет шагали людьми из стали, 
Были - гвозди крепкие, а теперь... спаси-сохрани!

А теперь мы нежные, мы трепещем неистово осенним ветром, 
Жмёмся мы тесней друг к другу во старом храме, нас много так,
Мы - людское море, молчаливое, без берегов, без ответа,
Просто бьющее волнами в каменной смерти кулак!
Просто вместе вот это, единственное, выдыхаем:
О, помилуй мя, Боже, по велицей милости Твоей... -
И колышемся мы Живым в помощи пламенем - от края до края,
От судьбы до судьбы, что всё драгоценней, больней и страшней. 
Ну, давайте так взмолимся, чтоб Господь нас услышал - 
Нас, навек ли, на час дерзко вброшенных в Мiръ, вот сюда, 
Чтобы мы проросли Богородичной травкой, шептали все тише
О любви... чтоб горели над теменем храма, в полночи звезда... 
О, теснее и ближе! Из-за слёз уже ничего не вижу. 
Только чувствую жар ладоней, локтей, лбов, щёк и сердец,
Только Бог нами всеми, огромной толпою во храме, тихонечко дышит, 
И мы - лёгкие лишь Его, от хриплой хвори свободные наконец... 
Мiромъ Господу мы помолимся! А как же ещё молиться!
Все заштопаем чёрные дыры пламенем, вечным огнём!
Мы - бессчётные люди, рыбы, звери, змеи, букашки, птицы,
Все к Твоим кровавым ногам в неисходной молитве прильнём!
Да, в молитве этой последней, горячей, слепой, незабвенной,
Зрячей, зрящей всё насквозь, через все пространства и времена,
Посреди родимой, великой, ромашковой, васильковой Вселенной,
Потому что родина, люди, навеки у нас одна,
И одна любовь, хотя вот она вам, растащите, рвите на части, делите,
Я всего лишь один из Христовых хлебов, коими всех Он кормил
Посреди Войны, середь Мiра, и рыбы рвали ловчие нити   
Средь родильных пелён, в виду изумрудного дёрна свежих могил,
Я стою в толпе посреди моего нерушимого храма,
А быть может, меня-то в нём, срок придёт, отпоют,
И услышу под куполом: в широкой толпе, там, на краю, кто-то крикнет: "Мама!.." - 
И воздрогну: это мой ребёнок, а жизнь уместилась лишь в пять минут,
Это мой забытый, мечтаемый, избиенный, на юру казнённый младенец,
Богомаз-мой-умелец, мой геройский меч-кладенец,
Мой Роман Сладкопевец, мой царь Давид, иных времён песнопевец,
Ну давайте всем мiром помолимся, это ж ещё не конец,
И прижмёмся теснее, и крепко обнимемся, сестры и братья,
Если так обнимемся, нас не возьмёт никакая беда,
Это общей молитвой к небесам возносится позднее наше объятье,
И оно не закончится, не разомкнётся, люди, уже никогда



Великжанин Павел, Волгоград


***

Отчего бываю счастлив? Оттого, что небо сине.
Оттого, что всем ненастьям не сломить мою Россию.
Оттого, что передюжим, улыбаясь терпкой болью.
Оттого, что есть на ужин серый ломоть с крупной солью.   


*** 

Лучше быть живой и сучковатой
Веткой, в землю воткнутой поодаль,
Лучше быть дождем прибитой ватой,
Лишь бы топал в небо новый тополь –

Лучше так, чем выверенно гладким, 
Подчиняясь правильному строю, 
Становиться столбиком в оградке 
Вкруг могилы, что России роют.

На минном поле 

На минном поле паникер
Куда заметней, чем сапер:
И мельтешеньем, и финальной вспышкой.

А мы должны едва-едва
Цедить и жесты, и слова,
Чтоб не накрылось все свинцовой крышкой.

Как разминировать сердца,
Когда слюна летит с лица
В потоке нецензурных междометий?

Слова убийственней свинца,
Но все же верю до конца:
Мы справимся. И это не заметят.


Партизан 

Не кружась, листья красные падают ниц.
Лютый ветер до всех пробирает границ.
След расстрелянных гильз. Льет слюна с языков. 
Лунный дрон разрывает последний покров. 

Я бреду. Я в бреду. Где свои? Где свои?
Смертоносную песнь льют дожди-соловьи.
… А своим было все, что я видел вокруг, 
И что обнял крестом я раскинутых рук.


От печи 

От печи начиналась держава российская, 
От печи, да не лежа на этой печи: 
Что якутский мороз, что нам стужа мансийская –  
Рубим избы, печные кладем кирпичи.

Заметают снега поселения русские, 
Из сугробов упрямые трубы торчат. 
На восток и на север дорожками узкими 
Серебрится просторов холодных парча.

Так с природой суровой страна моя спорила: 
Месит глину печник – значит, дому почин! 
Видно, русской державы течет вся история
Через устье широкое русской печи.

Жизнь – моя? 

Жизнь моя принадлежит не только мне: 
Все века звенят, сойдясь в моем звене,
Той цепочки, у которой нет конца,
Если сына не предам я – и отца.

Надвое 

Надсадный год. Из мешков торговля:
– Хоть что – за хлеб! 
– Твоего – не надо. 
Один мой прадед убил другого, 
Зерно ссыпая для продотряда.

Один мой дед посадил другого, 
Чтоб после драться в одном окопе. 
А в наших спорах, чей лучше сговор, 
Зачем поломано столько копий?

Все было: сталь, и огонь, и холод.
А сколько втоптанных в грязь листочков?
Но если надвое ствол расколот –
Срастись, и точка! Срастись, и точка!


Есенин и Лазо

Алкоголь выходил мутноватой слезой
И не брал ни шиша.
Двое тезок-погодков, Есенин с Лазо,
Пили на брудершафт.

– Ты хоть сам, а меня-то… 
– Да знаю, Серег…
– Но чего уж теперь…
И лежал на столе одинокий сырок –
Символ встреч и потерь. 

– Вон Платонов Андрюха в железном гудке 
Слышит ржанье коня. 
Так что можем с тобой уходить налегке, 
Никого не виня.

– Не напрасно твой колокол строчки литой 
Загудел наверху.
Два полешка, сгорели мы, став теплотой, 
А не сгнили в труху.

И один из них долго смотрел на свечу,
А другой – в потолок.
Но ключами звеня, поторопит ворчун,
Как бы ты ни толок

Водку теплую в стопке, где сложено то,
Что в себе ты носил.
Сквозь пшеничную корку Сережины сто
Поднимаются в синь.


Бронекатер

Шум выхлопов пряча под плеск переката, 
Масксетью скрывая лицо,
К воде прижимаясь, ползет бронекатер,
Матросским соленым словцом

Моля, чтобы сумрак непрочного неба
Не треснул от трассеров-пуль,
И, шнапса набулькав, заев нашим хлебом,
Уснул бы фашистский патруль. 
 
Не выдала полночь, волна не плеснула,
Не дав бронекатер засечь.
И ввысь поднялись орудийные дула,
Сверкнув, будто огненный меч…

Винты, отдохните! И время не пеньте,
Когда сотрясались столпы –
Плывет он теперь на своем постаменте
Средь праздничной майской толпы.

Нечасто глядят благодушные люди
На свод безмятежных небес…
Что держится только стволами орудий,
Когда-то сражавшихся здесь.


Негматов Леонид, Саратов 


Прощание с Родиной

Торчат, скалу раздваивая дерзко,
корявые трахеи миндаля —
закат ему макушку рядит в феску;
гудит шамол, гранит в муку меля.

Пора идти. Упруга и спокойна
мощь лошадиной шеи под рукой.
Звучат карнаи жалобно, нестройно,
нас провожая в путь — на перекрой.

Присядем на дорожку, пусть со скрипом
с неё потом вставать, и зад в пыли...
...Мы встретимся потом, под старой липой,
где ангелы хлопочут, как шмели.

***
Вот сыплет! Уж который день подряд.
Как будто под проверку минлегпрома
на небе поголовье туч доят
крылатые чины рай-исполкома.

Зима в России — больше, чем сезон, —
мартышкин труд, сизифова работа.
Сугробы выше крыш — укрепрайон
запойных войск. Сквозь тишину икота
летит в командировку до Федота

и далее по списку — до меня.
Как серафиму, мне бы рук три пары —
под три лопаты. Я бы, не стоня,
почёл снегоборьбу глотком нектара.

Пять месяцев в оковах холодов
на стройке стен, которые истают —
Господь построил зиму из потов,
за лето не сошедших с нашей стаи.

Но это всё теория, а днесь
мы валовой продукт прессуем в стопки:
небесной ваты собирая взвесь,
за всю республику я план даю по хлопку.

***
Бесшумно и бестрепетно мой город
скрывается в воде ушедших лет —
он остров. Он от ткани дня отпорот,
но с памятью не сшит. И на просвет

почти прозрачен — вытерт и затаскан.
В нём все мои. Уже кого-то нет.
От лиц — одни лишь контуры: раскраска
(полжеста, недомолвка, силуэт).

Мой город уходящий идеален —
он гладок, как глазурь на эскимо,
и столь же ломок, и внутри хрустален,
как блёсткий снег, что нынче ночью мёл.

Снег сыпал, как не может сыпать манна,
но может изливаться благодать...
И пряничный, белёный по саману,
ушёл под воду первый дом. Нырять

мне предстоит на поиски жемчужин —
чем ближе к дну, тем краше и крупней,
тем тяжелей вернуться, и чем глубже,
тем больше неопознанных теней —

не страшных, нет. Неузнанных, нечётких.
Я поднимаюсь к воздуху, неся
две пригоршни жемчужин. Что в них? Лодка
в пруду горпарка, спинка карася,

тень виноградных листьев над топчаном
в родительском дворе, вязь на ковре,
холмистый пригород с овражной влажной раной,
горошчатая юбка на сестре,

и промельк воробьиной эскадрильи,
и — бабочка-белянка на вилке:
нетерпеливо вздрагивают крылья
но ветер мчится дальше налегке.

Горсть разжимаю: жемчуг убегает —
истаивает враз: не жемчуг — снег, —
и в городе моём травой взрастает,
волнуясь по течению на дне.

Ущерб мой возмещая семикратно,
посыпал снег — белей, чем валидол.
Кричу взахлёб: «Спасибо, Боже, хватит!»
А Он? Да он и ухом не повёл.

***
В народе есть поверье: хочешь обмануть смерть —
назови умирающего ребёнка именем врага своего…
Н. Абгарян «Люди, которые всегда со мной»

А имя моё — поистрёпанный ветром листок
с урючины старой, стоявшей в тени у забора.
В нём утром разбудит арба тебя скрипом рессоры,
и в чай аромату добавит райхона листок.

Нет света в нём мягкого, нежной мелодии нет —
ковыль шелестит, и Арал погибающий плещет,
и ящерка пёстрая скрылась от глаз среди трещин
в иссохшей земле. Что за имя? Хрустит короед —

в чинаре погибшей торит он ничтожный свой путь.
Не имя, а отзвук. Полслова, что сорвано ветром,
как листики рвут для игры в магазин. Песня спета,
а звук потерявшийся — имя. Разлитая ртуть.

Что имя моё? Иногда уже кажется мне,
что в целом — сойдёт. Приросло. И вполне органично.
И, если подумать, то даже слегка мелодично.
Но голос всё чаще в тревожном мне слышится сне:

«Давно победивший ветрянку, краснуху и корь;
большой, неуклюжий, всегда и везде неуместный —
ответь, для чего тебе имя второе, безвестное?
Ответь, для чего тебе имя врага твоего?»

***
И не спадает зимний сонный морок,
но если ты не спишь (а ты не спи),
ты видишь — на вокзал подходит скорый,
прикованный, как пёс, к ж/д-цепи.

И валит пар надышанных теплушек,
и валят толпы в скорби и в рванье.
Ты, если слушаешь всё это (а ты слушай),
ты знаешь — выдал бог на корм свинье.

Но нежным оком уже смотрит солнце
на эту перепуганную рать.
Уводят их родные незнакомцы,
и слышится: "Не плачь. Прорвёмся, мать".

Язык ладоней — общий для обоих, —
и если ты поймёшь (а ты пойми),
то это милосердие земное
превыше бога с чёртом. И любви.

И если веришь (а ты верь), то в миг финала
нас Азия согреет, как сирот,
и прямо с самаркандского вокзала
по царствиям небесным разберёт.