Проигравший жребий (диптих) | Журнал Дагестан

Проигравший жребий (диптих)

Дата публикации: 15.07.2022

Фазу Алиева

«Тебе, поэзия, спасибо!..» Литература

21 марта Всемирный день поэзии. Где как не в Театре поэзии отмечать такую дату! Вечер начался с торжественной...

23 часа назад

Любовь любви, или Остановите Анну Новости

Фото автора, Марины Львовой, Георгия Арустамьяна, Алексея Аляпаака С полюса тепла в холодный декабрь...

23 часа назад

РУДОЛЬФ ДИК. УМЕНИЕ ВИДЕТЬ История

До перестройки фотографов в Дагестане было немного. Настоящих мастеров — и того меньше, для их подсчета...

3 дня назад

Дагестан скорбит с Россией в день траура по погибшим... Антитеррор

Республика Дагестан скорбит вместе со всей страной в день общенационального траура по погибшим в «Крокус...

4 дня назад

1.

Двадцатый век, твои хурджины
От бед и горя тяжелы…
Переплелись твои ошибки,
И перепутались узлы.

Пророс ты слабою травинкой
И вытянулся над землей,
Но черные твои тропинки
Для многих стали западней.

Двадцатый век — зверь разъяренный,
Смертельный страшен твой прыжок…
Никто из всех приговоренных
Спастись от лап твоих не смог.

Как раскаленное железо,
Ты обжигал и дух, и плоть…
Сопротивленье бесполезно —
Твой натиск не перебороть.

Ты беспощадным быть пытался
Ко всем нам даже под конец…
Скажи, хоть кто-нибудь остался,
Кого не тронул твой свинец?

Пророками и палачами
Прославился ты на земле.
Твой лик с закрытыми очами
Уже скрывается во мгле…

Он так похож на скалы эти,
Что от страдания черны…
Ни ливень проливной, ни ветер
Стереть те пятна не вольны.

И те кровавые потоки,
Что в океан несет вода,
Не высушишь ты, век жестокий,
Как ни старайся, никогда.

И раны гнойные не смогут
Твои бальзамы заживить,
И эскулапы не помогут
Сердца больные исцелить.

И даже солнце жаром вечным
Не сможет растопить тот лёд,
Который айсбергом беспечным
В столетье новое плывёт.

2.

Двадцатый век, ты, как пустыня,
Что зноем испепелена…
Цветов не встретишь здесь отныне —
Лишь миражи, как пелена.

А в океанах ураганы
Вздымают волны на дыбы,
Чтоб не избегли капитаны
Своей трагической судьбы.

Корабль к причалу не пристанет,
Не возвратиться в порт родной…
И мать ходить напрасно станет
С надеждой на причал морской.

Двадцатый век, десятиликий —
То ангел ты, то сатана…
Твоих преступных дел улики
Скрывает в тайниках страна.

Ты под любую дудку пляшешь
Ногами вверх, вниз головой,
В экстазе не заметив даже,
Что ты для всех уже чужой.

В твоих непостижимых безднах
Пылает дьявольский огонь —
Его тушить нам бесполезно,
Он необуздан, будто конь.

Печать безликого терпенья
На людях оставляешь ты —
Им недоступно вдохновенье,
И чужд высокий мир мечты.

Двадцатый век, твоя жестокость 
Прошлась по нежности моей —
Вцепилась, как в добычу сокол,
Втоптала, как табун коней.

Наверное, я слишком поздно
На землю бренную пришла,
Когда вокруг кипели слезы,
И, словно кровь, сгущалась мгла.

Ах, почему на этом свете
Не появилась я, Аллах,
Когда он добр был и светел,
Как небо в белых облаках.

В том золотом наивном веке
Я б просто женщиной была,
И в первозданной тихой неге
Спокойно б жизнь моя текла.

                                                                                                Перевод с аварского
                                                                                               Марины Ахмедовой-Колюбакиной



Фото: Камиль Чутуев

Эссе

Волосы

Я расчёсываю свои длинные и черные, как вороново крыло, волосы. А голубая гребенка то опускается на них, то вспархивает, словно сказочная птица в ночи. И всякий раз к перьям этой птицы пристают волосы из редеющих прядей.

Казалось бы, что для снопа значит потеря нескольких соломинок? Не знаю, как расстаются с гордой головою выпадающие волосы — с равнодушным спокойствием или с затаённым стоном. Я наматываю их на пальцы и прощаюсь с ними, словно с уходящими днями. И годы уйдут, подобно им, а там, почитай, и нет уже ничего — ни длинных воронёных прядей, ни сказочной голубой птицы.

Горы

Изо дня в день, на утренней и вечерней заре, вижу я горы — помолодевшими в лучах рассвета и посуровевшими к закату. Что для них мой век? Мгновенный взмах невесомых крыльев бабочки… А между тем, за этот летучий миг сколько успела я вобрать в себя света и радости, сколько слёз пролила, сколько скоротала бессонных ночей, скольких вырастила и скольких потеряла…

Жизнь моя — как взмах невесомых крыльев бабочки, а горы вечны. И ни смеха, ни стона, ни улыбки, ни слёз. Разве могу я сказать, что знаю горы? Я видела их и во льду, и в цвету. В зимнюю пору я лепила тут снежки, а по весне собирала пышные букеты, но неведомо мне, что у гор за душою, что таят они под белым снегом и пёстрым весенним цветом. Их облик не более, чем наружность человека. Что может открыть мне лицо, если душа — за семью замками?

Простите, родные горы, но меня не раз обманывали приветливые лица и сияющие улыбки. Я прихожу к вам и в радости, и в печали, и сердцем моим овладевает страх — мутный, как туман. Мне хочется спросить у вас, горы: за густыми травами и тяжёлыми снегами не прячете ли вы от меня в подспудной глубине нечто такое, что таит в себе человек, боящийся держать душу нараспашку…

Озеро

За моим аулом — горное озеро. Издали оно кажется большим никелированным тазом, наполненным водой. Летом озеро — нескончаемая радость для аульских детей. Они до одури купаются в нём, и никого еще оно не утянуло к себе на дно. Не бывало тут ни белых лебедей, ни диких уток, не водятся в озере ни форель, ни сазан. Зато дважды в день, по дороге в горы и обратно, сюда на водопой приходят отары и табуны.

А ночью озеро превращается в зеркало — для всех. Кажется, не будь его — и звезды бы померкли, и луна пропала бы от скуки. Здесь, в мерцающем овале, им куда веселее, чем на небе: волшебное зеркало сокращает расстояния, и в озёрной воде звезда встречается со звездою, звезда венчается со звездою. И нам с тобой так хорошо тут, — держась за руки, мы отражаемся среди звезд, и колеблющийся полумесяц словно венчает нас, и — кончается наше дневное одиночество.

Ах, чудо-озеро за моим аулом! Позови нас снова к себе, чтобы не блёклым воспоминанием, а явью отразились в зеркале жарко сплетенные руки.