Полёт монгольской стрелы

Время, стремительны твои шаги, но как точны и разительны всплывающие из памяти твои стрелы. И одна, ещё одна стрела достигла цели.

История эта произошла почти двадцать лет назад, а в начале этого года от Камиля Чутуева я узнаю, что мой кунак Абумуслим из Чилда ушёл из жизни.

* * *

Эту кипу блокнотов я видел много раз, и перелистывание именно этих страниц воспринимаю как магический ритуал.

Своих блокнотов никогда не вёл, потому с уважением отношусь к этому занятию и людям, способным систематизировать свои наблюдения и отмечать события, а порой просто имена и названия населённых пунктов, в которые они вырывались из повседневности. Но не стоит упрекать обыденность в скуке и серости дней. Повседневность становится тягостной и очевидно разрушительной только по разумению извне, помимо твоих собственных чувств и желаний, я бы даже сказал так — перед вынужденной чередой обстоятельств, с которой приходится соглашаться. Когда настоящая, жаждущая поиска жизнь откладывается до отпуска или до майских праздников.

Да… Впрочем, на дворе совсем не май. Запрокинув голову в ночное небо, ловлю ртом робкие снежинки. Напрягаю веки, пытаясь этим поддержать энергию корней сосны, которые удерживают меня вместе со своим полувековым телом на земле. Жадно хватаю воздух и задерживаю дыхание. Голые пики стволов, как свечи в церкви, льнут один к другому, и всё ближе к морозной выси, туда, где загорается янтарный блеск. Так и есть, та бесконечность детского мироздания воскресла — я не успел с ней проститься. Дотягиваю дни уходящего декабря, они прошли под темой «Взятие снежного городка». Чувствую в себе право на некоторое спокойствие и одиночество после бурных осенних деньков и потому даже не пытаюсь заставить себя работать. Прячусь в свой «батыраевский» кокон, где в холодных стенах мастерской всё напоминает о былых страстях. Сегодня никого не будет, но мне всё равно хочется растопить буржуйку для себя. Процедура подготовки дров занимает с полчаса, и на полу образуется куча щепок и древесной пыли. Печь сильно дымила и ворчала, пока распалилась, в воздухе висит удушливая пелена. Дровишки у нас не самые сухие, и вообще это, скорее, прессованные опилки. То ли дело в Мазада… Топор уверенно рассекает на щепки высушенное полено, и большая, серая от золы кисть руки посылает их в огонь… Большой Кулизан так и живёт в моей памяти, сидя на корточках у печки, в пол-оборота к двери, одетый в свитер под горло и с всклокоченной бородой. «Вот был портрет!» — Камиль, вспоминая этот момент, всегда смеётся.

Надо немного проветрить. Створка окна нехотя поддалась и пустила морозный воздух. Кружится голова и уносит назад, к декабрю 2003 года, к той незабываемой для меня зиме.

Несколько раз перелистав блокнот Камиля, возвращаюсь к пометке «29 ноября 2003 г., село Абумуслима Чилда». Неужели действительно это было десять лет назад? Как мог я до сих пор не написать об этой поездке.

* * *

29 ноября 2003 г. Откуда мы выехали, не могу точно вспомнить. Возможно, совсем не из Махачкалы, а из Кумуха, поскольку к Чилда подъехали до обеда. Если выезжать из столицы, то в Тляратинский район доберёшься лишь к вечеру (250 километров). Нет, скорее всего, тогда мы действительно выехали из Лакского района и у Ташкапура повернули на Гергебиль.

И что достоверно, машина остановилась лишь через несколько часов на одном из поворотов, ведущих к райцентру — Тлярате. И было почему. Камиль увидел свой коронный снимок — портрет Расула Гамзатова в папахе. Он и сейчас висит над целебным источником у селения Чилда.

Солнце было достаточно высоко для зимней поры, и фотография поэта была залита светом. И сегодня я не ошибусь с дорогой к нашему кунаку. Вот Расул, вот Чилда, а там каких-нибудь сто метров до Абумуслима.

Абумуслим Мусаев когда-то работал в районной газете, и, видимо, это добавляло особую теплоту в наши взаимоотношения. И без того открытый человек, он готов бросить все свои хозяйские дела и посвятить день нашим путешествиям. Так происходит и поныне: как только город заедает, Камиль желает «проскочить к Абумуслиму».

Скажу прямо: ездить в горы по служебной необходимости для меня счастье. Не надо искать оправдания для счастливых минут существования и блаженства. Нет холостой работы часов, и усталость физическая как настоящая награда. И она обязательно приходит вместе с осознанием выполненной задачи. Несколько командировок мы посвятили поиску и фиксированию башен Тляратинского района, и Абумуслим вызвался быть нашим проводником.

Лобовая атака

Камиль наотрез отказался идти обедать.

— Дорогой, ты же знаешь, сначала работа, потом всё остальное! — обратился он к кунаку.

— Успеете ещё завтра с утра подняться.

— Нет, нельзя откладывать. — Камиль был неумолим. — Покажи тропинку до Гебзуда.

Абумуслим развернулся и указал начало еле заметной линии, вьющейся по крутому склону и исчезающей где-то в тени сосен. Выше этой зелёной горы царила белоснежная Рохичита.

— Потом, — продолжал Абумуслим, — по голому склону к тем точкам наверху. Видите, вон они, это остатки строений. Часа два уйдёт на дорогу. Может, я с вами?

— Нет, спасибо, постараемся быстро.

Быстро — это не та скорость, которую вы, дорогой читатель, можете ожидать от двух уже немолодых путешественников. Этот момент стал гордостью моей личной памяти и в редкий час уединения заставляет торжествовать над деструктивной работой времени «О-го-го — мы!». Крутой подъём прошёл молниеносно. Я был в тёплой куртке с двойным синтепоном и увешан двумя кофрами с аппаратурой. Мы рвались вверх и юлили между глыб, цепляясь за корни и успевая уклоняться от острых смолистых веток. В нос бил насыщенный экстракт валежника. Даже не спрашивайте, в каком поту мы выбрались из леса. Там, среди тесных переплетённых ветвей и поваленных деревьев, было душно, и вот наконец открылся простор, нега, полёт. Никчёмная куртка была уже в руках, впереди — указанный голый холм, ещё выше на гребне уже точно видны дома. Вы вправе спросить: неужели жители так каждый день и поднимались от реки к селу? Для умных есть и другая дорога.

Наверху нас поймал восходящий поток ветра, и мы присели немного остыть. Вместе с прохладой и солнцем мы ловили волны запахов альпийских трав. Я последовал за Камилём и разулся, чтобы подсушить носки. Можно даже пройтись босыми ногами и почувствовать упругость полусухого дёрна.

…Взбегу на холм и упаду в траву.
И древностью повеет вдруг из дола! 
Засвищут стрелы будто наяву, 
Блеснёт в глаза кривым ножом монгола!
(Николай Рубцов. «Видения на холме»)

Позади половина пути, и последний отрезок дался нам достаточно легко. Не сбавляя набранного темпа, предприняли ещё одну лобовую атаку. Скорее всего, мы не первые, кто пытался одолеть защитные укрепления этих высот. Огромная зеркальная глыба, на которую опиралась первая из башен, выросла у нас над головами и преградила дальнейший путь. Это был уже выстроенный кадр для профи, и даже ради этого стоило идти напролом. Сегодня эта фотография выставлена на сайте ОДНОСЕЛЬЧАНЕ.RU, по запросу «сёла Тляратинского района».

— Оружие к бою! Снимем ещё и на широкую плёнку (это было время, когда Чутуев пользовался цифровой камерой, но фундаментальных кадров удостаивался плёночный «Киев-60»).

Потребовались навыки скалолаза, чтобы достичь входа цитадели. Нас окружали полуразрушенные постройки. Запах людской жизни выветрился из этих стен, не считая хлева, в котором чабаны, вероятно, оставляют на ночь скот. Я выбил ногой подпорку и отворил низкую дверь. Так и есть — темень, навоз и солома. Хутор, видимо, объединяла каменная изгородь. По центру сиротливой площади возвышались выложенные из камней столбы высотой до трёх метров. Были ли они опорными в жилище или выполняли другие функции, например печной трубы, нам непонятно. Столбики благодаря выемкам и рыжим вкраплениям смотрелись очень интересно: готовые артобъекты.

Чилдинская обсерватория

Уже давно люди спустились вниз, к воде, забыв об опасности разлива Джурмута или нападения врага. И если о последнем не стоит и сожалеть (от современных ракетных ударов башни горцев не защитят), то об утраченной способности чувствовать красоту и гармонию хочется просто кричать в адрес земляков. Да, потеряв очень важное, люди пристрастились к ложной, бессмысленной красоте. Впрочем, есть, несомненно, важное — у каждого в доме установлена колонка, и горячая вода стала нормой, но незадача: солнце в зимний день заглядывает в узкие ущелья максимум на час.

Действительно, вернувшись с маршрута в три часа пополудни, нашли погружённое в тень село. Как поспевает здесь урожай, ума не приложу. Но наше прекрасное состояние уже невозможно было испортить, и, испив из источника, мы двинулись к чилдинскому шале Абумуслима. И вслед нам с фотографии улыбался Расул:

К дальним звёздам, в небесную роздымь
Улетали ракеты не раз.
Люди, люди — высокие звёзды,
Долететь бы мне только до вас.

Нас с нетерпением ждало всё семейство Мусаевых, и горячий обед томился в кастрюлях. Никто к пище не притронулся, пока мы не сели за стол, и от этого было очень неловко.

Гудермесская печка была загружена полностью. В доме жила большая семья. Недавно старший сын вернулся из армии и женился. Он со своей молодой женой стал темой для разговора. Решили утром поехать навестить родителей невестки, а для нас Абумуслим приготовил несколько башен в Мазадинской долине.

Спать легли в большой и холодной кунацкой, где даже с четырьмя кроватями места было вдоволь. Для полного кайфа хозяева поставили кувшины с компотами на подоконник. На фоне длинных окон кувшины чётко вырисовывались, в них попадал лунный свет и компоты просто переливались.

Мы с Камилём изрядно выдули жидкости, а ведь «удобства» на улице, и пришлось несколько раз наслаждаться ночной прохладой. Прямая тропинка метров двадцать через огород, открываешь дверь — и за ней ничего, кроме звёздного неба, — чёрный квадрат Малевича. Туалеты в горах — это архитектурная песня, достойная великого Корбюзье. Нет времени на критику супрематизма, надо просто стоять… и считать звёзды.

Как-то недавно я спросил у Камиля, вернувшегося из Чилда: а туалет Абумуслим не переделал? Оказывается, всё на месте, как и тогда…

Нас ждут великие дела

Сон охватывал тело крепче, чем стёганое ватное одеяло, и, прежде чем провалиться в него, я представил свой дом. Вот они уже спят. Теперь лунная дорожка пролегла по стене комнаты, картине и открыла часть лица жены. Она усыпляла девочку, шепча ей в ушко. Скоро Изе исполнится годик. Да, брусничный компот шикарный, облизнулся я и повернулся к стене.

Ты прости мне, что, когда в дороге я 
С делом и без дела пропадал,
Ты считала дни и ночи многие,
Между тем как я их не считал.
(Расул Гамзатов. 
«Стихи, написанные в новогоднюю ночь»)

30 ноября. Утро плотно упаковало нас сытыми в «жигуль» и осветило в сторону селения Мазада. Хотя у нас Абумуслим самый добродушный штурман на свете.

Не знаю, выдумка это или нет, но, рассказывают, в молодости приключилась с ним история. Возвращался Абумуслим вечером от своего цунтинского кунака. Было холодно, а идти далече.

Но настроение классное — хорошо посидели, и разогретый Абумуслим уверенно шагал по направлению к дому. Вдруг из-за поворота выползла большая фигура. Надо сказать, что дороги в горах освещаются только звёздами, и разглядеть встречного в такой поздний час очень трудно.

— Салам алейкум, — приветствует Абумуслим (ему показалось, это мужчина в тулупе) и протягивает ладонь.

Встречный привстаёт над ним и протягивает… большущую лапу.

— Рр-э, — глухой голос раздался над дорогой.

Молодой человек попятился, отпрыгнул назад и упал. Медведь, а это был именно косолапый, тоже не был готов к подобной встрече и рванул вверх по склону в лес.

Дорога для меня была весьма любопытна. Нам пришлось повернуть в сторону Махачкалы и через некоторое время у Мазадинского моста свернуть направо. Здесь придётся снова воспользоваться записями Камиля и картой. Что представляет собой Мазадинский сельсовет? Темуда, Шибиб, Роста, Хобох, Синида… Да, Синида, потом Нойрух и Никлида. А ещё дальше и выше всего  — вершина Гунзуда.

В этой долине мы впервые; проезжая маленькие селения, бесконечно удивляешься: что держит в этих местах людей. Связь с большим миром — узкая грунтовая, измученная грузовиками дорога, которая местами смывается речушкой Мазадинкой и селями. И только когда небо с землёй уравновесится, бульдозеристы возьмутся за дорожные работы. Так и живут, на пенсии и пособия, замыкая пространство России на границе с Азербайджаном и Грузией, слабо веря в её духовное присутствие в отрогах Большого Кавказского хребта.

Машину бросало из стороны в сторону, но мы сидели плотно друг к другу. Горы в Тляратинском районе очень зелёные и тесные. Раньше при строительстве дома лес шёл в основном на балочные перекрытия и входные двери, но двадцатый век изменил облик построек. Теперь обычное дело — длинные деревянные веранды и даже избы на свой тляратинский манер. Несколько лет назад мне довелось побывать в райцентре Тлярата и селении Кутлаб, где в своё время пожар уничтожил большую часть села (теперь сараи и хозяйские постройки кутлабцы строят отдельно от домов).

Кулизан — хулиган

Вот теперь в блокнот будет занесён и Мазада. Машина преодолела 13 километров, и Абумуслим указал, где лучше её остановить в селе. Да, скорее это село, а не хутор, раз здесь функционирует школа (стоило бы уточнить и этот момент в связи с последними школьными преобразованиями и закрытием малокомплектных школ. Но я всё же очень надеюсь на обычное русское «авось»).

Снег пока только на вершинах, зима вот-вот действительно рядом. Сквозь кроны деревьев пытаюсь увидеть, что там дальше по ущелью. А дальше в дымке высокие снежные пики.

Вытаскиваем кофры с фотоаппаратурой и следуем за молодыми в родительский дом невестки.

Входим. Я следую за Камилём, понимая, что сейчас начнётся церемония встречи и лучше держаться в тени. Но не успел я протиснуться в двери, как он окликнул меня:

— Марат, смотри, какой ПОРТРЕТ!

Выглядываю из-за его спины и вижу сидящего у печки бородатого человека в свитере (персонаж из рассказов Джека Лондона) с топором в руке. Пламя вспыхивало в его тёмных глазах искрами. Портрет, увидев гостей, улыбнулся и стал подниматься. Это был высокий мужчина лет шестидесяти с длинными узловатыми руками. Борода действительно была бесподобной, и я, уловив мысль друга, не сводил с неё глаз.

— Хулиган, — послышалось мне.

Ещё несколько раз в течение дня я слышал его имя, и именно так, пока не набрался смелости уточнить у самого Хулигана. Оказалось, просто Кулизан.

Портрет готов

Церемония подразумевала сесть за стол и всякое такое гостеприимство. Понимая это, мы оставили в заложники Абумуслима с установкой «готовь Кулизана к съёмке», а сами, вооружившись, отправились по тропинке вверх к башне. Поскольку, если вы не забыли, целью поездки было именно фотографирование башен, а солнце не балует эти места светом, надо было спешить. Этот аргумент стал железным после слов самого Кулизана: «Солнечный свет в Мазада заглядывает всего на час».

Нет ничего, с чем бы я сравнил пешие прогулки. Самое простое и доступное здоровому человеку. Мир из окна машины доступен в пределах дороги: не заметишь узкой тропинки, не потрогаешь альпийских цветов, не напьёшься, распластавшись по земле и прильнув губами, из целительного ключа. А песня, каково петь в пешем строю! Мы поднимались к рукотворному чуду и пели.

Достигнув стены, стали обходить вокруг. Какой ужас! От колосса осталась одна стена, державшаяся остатками угловой кладки. Её участь предрешена. Но камера запечатлела развалины для истории.

Выше, к заброшенному хутору Синида, мы идти не стали и повернули обратно. Нельзя заставлять ждать хозяев. По возвращении нас ждал сюрприз. Навстречу к нам вышел мужчина в костюме и кепке. Абумуслим, улыбаясь и держа его за локоть, отрапортовал:

— Портрет готов!

Нам было не весело. Кулизан, услышав от свояка, что его хотят сфотографировать, тут же пошёл бриться и принаряжаться. Перед нами стоял чинный, гладковыбритый человек, настолько гладкий, что хотелось кричать. В защиту Кулизана хотелось бы сказать несколько слов. Во-первых, он был с бородой по случаю траура в его роду и, сбривая её, по Кулизанскому представлению, подходил ответственно к просьбе родственника. Другой немаловажный момент — Кулизан работал в школе учителем географии и соответствовал классическому образу педагога. Как он может предстать на фото неопрятным и что потом будут думать его ученики? Вот так… А портрет получился бы великолепный, просто загляденье какой ПОРТРЕТ, но про это знаем только мы с вами, дорогой читатель.

К слову, о портрете. О первом подобном изображении сообщает римский историк Плиний Старший.

«Он был создан так: молодая гречанка обвела углём на стене дома тень своего жениха, отправлявшегося на войну. В нём присутствовали все важнейшие качества, характерные для портретного жанра: во-первых, это было изображение на плоскости, во-вторых, оно обладало сходством с реальным лицом, в-третьих, во время отсутствия этого лица должно было служить его заместителем. Причём этот первый портрет был сделан не в связи с высоким положением или выдающимися заслугами изображаемого лица — то был образ дорогого человека».

(Из статьи М.Ю. Торопыгиной

«Портрет в западноевропейской живописи».)

Откуда в Мазада монгольские стрелы?

Подкину вам, читатель, мимолётную мысль, что местные жители, называвшие в прошлом свою землю Антлратль, имели астральную связь с жившими на другом полушарии ацтеками. Названия и гортанная речь просятся на сопоставления. Например: Антлратль с городом Ауицотль или Ашаякатль, Хобох — с Кабах. На этом, пожалуй, закончу, поскольку серьёзного рассмотрения эти выкладки не заслуживают. К чему приписать другие ацтекские города: Эцна, Ушмаль, Лабна, Шлабпак и Чечен-Ица? Возможны пересечения в названиях и с другими аулами Дагестана и Чечни, но это, скорее, плод моего воображения.

Камиль, конечно, сфотографировал Кулизана с Абумуслимом на фоне снежных гор, так сказать, на память и учитывая всю сложность предварительной подготовки. За столом немногословный хозяин скупо рассказал о себе. Судьба была не из лёгких. В сороковых годах его семью постигла участь переселения в Чечню, и после попытки вернуться их насильно выдворили — по-моему, он сказал, в Грузию. Возвращение было долгим и нерадостным. Родовые дома наверху были взорваны, и многие решили строиться у реки. Он был действительно скуп на слова, наш Кулизан.

В разговоре о важности уроков по краеведению возникла мысль посетить школьный музей и познакомиться с местным подвижником, учителем истории Джабраилом Джабраиловым. Отблагодарив хозяев за сытный обед, мы не спеша двинулись к школе.

Был выходной день, но во дворе кипела работа, шла заготовка дров на предстоящие холода. Учитель истории был в центре события. Он заметил, что рубка деревьев — вынужденная ситуация, и это все здесь знают. Это ужасно, что людям, чтобы строить свою жизнь в горах, приходится приносить в жертву вековую красоту.

Джабраил очень просил о дровах не писать, но минуло десять лет — уголь, вы знаете, не подешевел, и газ в горы так и не пришёл…

Музей в обычной сельской школе — дело самодеятельное. Их создают чудаки и творческие личности, вовлекая в это дело детей. Чувствую, что стойкость духа, усердие и неприхотливость горцев незримым образом подпитываются энергией и любовью местных подвижников. Джабраил ведёт уроки в далёкой сельской школе, рассказывая детям об истории большой России, о нашествиях гуннов и других орд…

Многие годы он с учениками ходил по сёлам, собирая свидетельства прошлого, откапывая куски керамики, поржавевшего металла, древние каменные артефакты. Так и возник музей.

Джабраил послал своего сына за ключом и через пару минут впустил нас в своё хранилище тайн. Кувшины, орудия труда предков, молотильные доски, а вот мелкие экспонаты: игла, гребень, пуговицы, всякие женские украшения и детали оружия, каменный скребок. Учитель приподнял со стола небольшой колокол и, потерев рукой, представил надпись «Новгород», его металл больше походил на камень.

— А вот наконечники стрел. Это, скорее всего, монгольская, у них были подобные формы.

— Они в этих местах были? — я не сдержал своего удивления.

— Не могу утверждать, но наконечник найден в нашей земле.

Джабраил показал рукописный Коран и заметил, что к ним приезжал с экспедицией востоковед Амри Рзаевич Шихсаидов и знакомился с записями.

Камиль фотографировал экспонаты, а Джабраил рассказывал нам про башни-близнецы, остатки одной из которых нас так расстроили. Оказывается, на противоположной от села возвышенности была вторая башня. По легенде, башни строили два брата. Потом произошёл между ними разлад, и виной всему, кажется, была знойная дама. Ну, понятно, cherchezlafemme.

Смотри, в горах так умирают сёла: 
Сначала крыша рухнет, а потом — 
Войдут в дома лихие новосёлы — 
Ветра, дожди, и молнии, и гром. 
Как будто нет следа от давнего жилища, 
Но стены так стоят, как в горле ком… 
Не так ли ты, мой край, родное пепелище: 
Ртам барским, холуям, злодеям — пища, 
И голод тем, кто кормится трудом. 
Но странно: нет голов, а спину держит дом.
                         (Марьям Шейхова. «Смотри»)

На территории Мазадинского сельсовета сегодня нет целых башен. Большая часть разрушена войнами и временем, оставшаяся методично разбирается людьми под строительство новых домов. Часто наблюдаешь: в кладке стены камень с петроглифами бывает вмонтирован вверх ногами. По-человечески горцев можно понять — они выживают, и слова о непреходящих культурных ценностях нелепы, когда живёшь на мизерную заработную плату и пособия для детей. Скорее всего вопрос: «зачем дагестанским народам сохранять свои этнокультурные ценности?» — останется без ответа. А если он и прозвучит, то, по всей видимости, шаблонный, а значит, нечестный. И попробуйте тут уразуметь, что с этими памятниками прошлого делать.

Вот на таких учителях истории и держатся до сих пор наши ценности…

Дело — компот

Вошедший в дом, повремени
С уходом, ради Бога.
Ещё поешь и отдохни,
Ведь впереди дорога.
        (Расул Гамзатов. 
        «Надписи на дверях и воротах»)

Компания наша вернулась в Чилда ближе к вечеру. Поужинали и решили уже размять ноги перед сном. Прогуливались вдоль дороги, несколько раз меряя длину села. Камиль, чеканя шаг, светился своими кедами впереди с Абумуслимом. Странно, этот человек всё время улыбался, и, пожалуй, только охватывающая тишина ночи записала его голос. Я почему-то помню голос Абумуслима на дороге в этот последний день осени. Над нами висел круглый и аппетитный блин луны. Но ярче неё в чёрном небе были снежная шапка Рохичита и светящееся от подсветки лицо Расула…

Бывало, я с утра молчу
О том, что сон мне пел.
Румяной розе и лучу
И мне — один удел.
С покатых гор ползут снега,
А я белей, чем снег.
Но сладко снятся берега
Разливных мутных рек.
Еловой рощи свежий шум
Покойнее рассветных дум.
                                                                    (Анна Ахматова. «Песенка»)

Помню, как седые усы Камиля торчали из-под одеяла, когда мои глаза заволокло и я провалился в сон. В комнате спали два неугомонных друга, на подоконнике стояли кувшины, полные компота, а значит, всё было в порядке на нашей планете.

— Марат, давай поднимайся, снег пошёл! — Камиль толкал меня.

Скидывая одеяла и протирая глаза, пытаюсь сообразить, в чём дело и при чём тут снег. Осевшим голосом переспрашиваю:

— Что, снег?

— Мы потом не выберемся отсюда. Надо драпать, Марат!

Камилю самому не очень хотелось уезжать среди ночи, но опыт подсказывал — «надо драпать», иначе можно застрять на неделю.

Решили не поднимать хозяев и уехать тихо.

Сомнения жили в нас, пока разогревали машину. Сидели без включённых фар и под музыку двигателя смотрели на танец снежинок.

— А как же компот?

— Да, компот жалко. Особенно брусничный. Может, заберём с собой?

— Вот Абумуслим смеяться будет, когда утром увидит пустую комнату.

— Дело — компот, понимаешь.

«Жигули» тихо развернулись, выхватив фарами уже покрытый снегом огород Абумуслима, потом веранду, ещё пару сельских сюжетов и потом только дорогу…

Наши дни исчезают так быстро,
словно звёзды в небе рассветном.
Будто нас пламя высокое лижет,
и, как зёрна на противне чёрном,
мы срываемся в неизвестность.
Раскалённый однажды тобою,
я, как зёрна, трещу и взрываюсь,
и лечу, не зная куда…
                                                                (Муэтдин Чаринов. «Жажда») 

8 января 2013 г.

Сегодня решил уточнить у Камиля расстояние до Чилда. Звоню, а он в ответ смеётся. Оказывается, ему только что звонил Абумуслим.

— У них снег выпал сантиметров сорок. Помнишь, как тогда?

Вот мост, а вон башня

Дорога постепенно расширялась и светлела. Проезжаем место с магазином «Белокан» и решаем осмотреть остатки башни, давно нас привлекавшей. Минут пять подъёма — и мы смотрим вниз, на машину из чудом сохранившейся бойницы. На одном из камней символическое изображение креста, на другом — животного, видимо, свиньи.

Подъезжая к старому знакомому Мазадинскому мосту, решили умыться в реке. До революции мост был деревянный, и сохранилась фотография с его первоначальным обликом. Дальше по дороге встречает Анцух. В этом месте сходятся дороги, ведущие в три райцентра: Тлярата (15 км), Бежта (Цунтинский район) и Хебда (Шамилёвский район, первоначально Кахибский, потом Советский). Через Хебда и дом кунака Магомеда лежит наш обратный путь.

Было ещё слишком рано для появления в доме незнакомого мне Магомеда, и мы дремали в машине, глядя на стремительный поток, уносящийся под мост. А за ним на возвышенности, в предутреннем тумане вырисовывались контуры великана. Он царил над местностью в размышлении, на перекрёстке судеб-дорог. «Сюда пойдёшь — монголами убит будешь, туда — грузином станешь, а в Хебда попадёшь… Нет, пока не попаду…» Красота неописуемая: вот мост, а вон Анцухская башня. Всё чётче линии гор, и на вершинах проблески зари, деревья на склонах нарисовались, слегка припорошенные снегом, и уже нехотя вытаскивают свои мокрые ветви из серой пелены.

Пойдём. За деревьями будет светлее, 
Вдоль аллеи уходит, как снег, темнота. 
От туманов ночных перекрёстки редеют — 
Ты не выйдешь из тени, и всё — маета. 
От летучих мышей нет спасенья, всё тонет 
И уносится ветром, как дым твоих слов. 
В твоём мире живут по законам Ньютона, 
Я не выйду из плена чужих голосов. 
Но пойдём. За деревьями будет светлее, 
Подбородок, надбровные дуги, лицо… 
Не касаясь друг друга, уйдём по аллее. 
От вселенной чужой — это так, письмецо…
(Марьям Шейхова. 
                                        «Пойдём. За деревьями будет светлее».)