Песни нашей молодости

У каждого человека, наверно, есть своя любимая песня. У меня их несколько. Это, во-первых, почти все песни из советских кинофильмов, комсомольские песни 60-70-х годов, старинные песни гор, дошедшие до нас.

Очень люблю слушать аварские песни, особенно мужские голоса. И еще одну — в женском исполнении. Я слушаю её затаив дыхание, хотя не понимаю ни одного слова: в этой песне важна сама мелодия. Песня как бы разливается соловьиной трелью, сопровождая видеоклипы дагестанского ТВ с изображением гор.

Саму исполнительницу не показывают. Это старинная песня. Помню, её исполняли 2–3 женщины из моего села. Её пели в моём детстве, когда серпами убирали урожай пшеницы. Нас, детей, водили собирать снопы, и мы с удовольствием слушали её. С тех пор она в моём сердце.

Но сейчас не об этом речь. Я хочу сказать о песнях моей молодости, о песнях, которые я пою вполголоса или про себя почти полвека, даже тогда, когда иду с урока в учительскую. Это песни моих студенческих лет. Самой любимой песней той поры (я уже писал об этом) была «Про тебя, мой город у моря». Вот она:

Опустился туман с Тарки-Тау

И окутал мой город родной,

Наши парки, дома и бульвары

И тебя, дорогая, со мной.

Как правдиво, достоверно, без обмана показывает она мою студенческую жизнь! Мне часто бывало не очень комфортно в тумане, когда возвращался поздними вечерами в общежитие, прячась от ветра за дома, худой, одетый в тонкий лавсановый плащ. На мне никогда не было головного убора, и поэтому мёрзли уши. Я держал руки в карманах, чтобы как-то согреть их. Подталкивал в спину жутко холодный осенний ветер, иногда бил в лицо и грудь, не давая идти. Но в душе я пел:

Тарки-Тау, Тарки-Тау,

У подножий твоих город мой.

Тарки-Тау, Тарки-Тау,

Вечно юный и вечно живой.

Я понятия не имею, откуда приходит туман в наш город — с моря или с гор. Но мне очень нравится, что в песне он опускается с Тарки-Тау. В наш аул он приходит с моря, вверх по ущелью. Там он частый гость. Я и уехал оттуда из-за тумана: где туман, там сырость.

Мы пели эту песню везде, где только можно было петь. И никто не задумывался о том, кто её написал (слова и музыка Шамиля Сунгурова. — Ред.). Я до сих пор не знаю автора и следующей моей любимой песни. Это «Горянка». «О, девушка стройная, склонилась у ручья. Скажи мне, черноокая, откуда ты и чья?» — так она начинается. Потом припев, где горянка сравнивается со снежными горами:

Горянка-горянка, веселая южанка,

Как наши горы снежные,

Прекрасная и нежная.

Зато мы хорошо знали авторов песни «Далалай» — Р. Гамзатова и, если я не ошибаюсь, Мурада Кажлаева. Полад Бюль-Бюль-оглы, как мне казалось тогда и кажется теперь, только испортил песню, ускорив её темп. В первоначальном исполнении она нравилась больше. Там конец каждой строки — с ударным слогом, и будто растягивается последний гласный звук, вот так:

Горский парень поет о девчонке одн-о-о-ой,

А в кого он влюблен отгад-а-а-ай.

Вместо имени милой звучит под лун-о-о-ой

Далай, далай, далал-а-а-ай.

Именно такое исполнение присуще нашим дагестанским песням, и оно нам, уверен, больше подходит.

Часто звучала тогда «Песня про Буйнакск». Её пели в студенческих общежитиях. В нашем общежитии её пел Алик… Я не называю фамилии героев моих воспоминаний, не назову и его. Пел он ещё и про Гуниб: «Алаверды, Аллах с тобою…» (в основе многократно переделанной песни — стихи графа В.А. Сологуба (1813–1882). — Ред.). Жив ли Алик? Если да, почему он молчал все эти годы при таком таланте исполнения лирических песен? Может быть, отзовётся. Говорили, что «Песню про Буйнакск» написал русский солдат, который проходил срочную службу в городе (сл. Г. Смехова, муз. Ибрагима Ахкуева. — Ред.). В таком случае сильно же он любил этот город! Так же, как я люблю Махачкалу. Со мной понятно: у меня нет и не было других городов. У меня только мои горы и мой единственный на Земле город.

С этой песней в моей жизни был интересный случай. Лет двадцать назад я был в Кисловодске. Друзья пригласили меня в загородный ресторан. Там ещё показывали одну скалу, с которой будто бы девушка столкнула своего любимого, чтобы выйти замуж за богатого жениха, которого нашли для неё родители. Ресторан называется «Замок коварства и любви» — по названию той скалы, на вершине которой бедный парень доверился коварной девушке. Они договорились прыгнуть вместе, раз родители девушки не дают им соединиться. Парень прыгнул и погиб, а девушка… «О женщины! Вам имя вероломство», — говорил шекспировский Гамлет. В ресторане работали ребята-южане и по заказу исполняли любую песню. Я почему-то решил, что они должны знать и «Песню про Буйнакск». Каково же было наше с товарищами удивление, когда один из певцов действительно — мало сказать красиво, нет, божественно! — запел:

Весь в весеннем цвету.

Близок горцу, певцу, поэту

За свою красоту…

И еще мы любили слушать песни Владимира Высоцкого. Все его песни! Гортанный голос великого барда раздавался на автостанциях и базарах, в такси, в рабочих и студенческих общежитиях, из будок звукозаписи — во всех местах, где было много народу. Он пронизывал тебя от пальцев ног до последнего волоска на голове, но ты не уставал его слушать, слушать и слушать.

Мало было тогда студентов, которые могли позволить себе иметь магнитофон. Но были. Они переписывали песни друг у друга и с удовольствием включали магнитофоны, чтобы слушали все. Я потом читал книгу Марины Влади о Высоцком, в которой она пишет, что на стадионах, где пел Высоцкий, слушая его песни, плакали седые ветераны войны. Украдкой вытирали слезы и мы, молодые и здоровые, ещё не нюхавшие пороха и не видевшие никаких сражений. В одиннадцатом классе 1-2 урока

литературы я обязательно посвящал творчеству В. Высоцкого и ни разу не смог нормально прочесть его стихи до конца, особенно стихи на военную тему. Слезы комом подступали к горлу, и я невольно прерывал чтение. Ученики это понимали.

В.В. Маяковский сказал, что «и песня, и стих — это бомба и знамя». Я же говорю, что они нечто большее, чем бомба и знамя, особенно песня. Может быть, она — сама жизнь?