Мой отец Юсуп Хаппалаев

Я помню отца с самого раннего детства. Воспоминания самые смутные, но подтверждаются фотографиями из семейного архива. Мы жили в комнате в коммунальной квартире на улице имени Оскара. Это уже позже, в школе, я узнала, что был такой революционер, соратник В.И.Ленина Оскар Лещинский. А тогда меня учили на случай, если я потеряюсь: «скажи, я живу на Оскара, под Комбанком».

Про Комбанк я тоже узнала в школе, что ещё в годы НЭПа, в городе был коммерческий банк, а когда строился наш дом, на нём была выложена надпись «Храните деньги в Комбанке». Вот это реклама! Актуальна и сегодня!

…Мне ещё нет и трёх лет, мы сидим в просторной комнате у соседей на Оскара, папа играет на мандолине, дедушка Абдурагим — отец хозяина квартиры, замнаркома здравоохранения Дагестана Джамала Гаджиева — водит смычком по струнам саза, сам Джамал Абдурагимович играет на кеманче, а умиленные женщины накрывают на стол…

…Мы получили, наконец, трёхкомнатную квартиру, переезжаем. Я стою в подъезде и жду папу в новом красивом красном шерстяном костюмчике, который он мне привёз из Москвы, и гордо сообщаю об этом всем, поднимающимся по лестнице…

…Пришли с папой на море. Высокая волна накрывает нас с головой. Я даже не успеваю испугаться. Помню только солёный вкус во рту, и как сквозь воду просвечивает солнце…

Потом я уже сижу на раскалённом песке, вокруг меня суетятся люди, и папа в который раз рассказывает, что волна сбила его с ног, а я чуть не выскользнула из его рук. По дороге домой он говорит: «Маме не рассказывай, а то испугается и больше нас на море не пустит». По-моему, это моё первое осознанное восприятие отца — защитника, сильного, заботливого человека.

В дом на Набережной мы переехали в 1953 году, летом. Кроме того, что нам дали большую по тем временам квартиру из трёх комнат (а детей в семье было уже пятеро!), мы получили ещё и маленькое подвальное помещение под кладовку. В нём папа немедленно оборудовал столярно-слесарно-сапожную мастерскую для мальчиков, где и мне было не менее интересно проводить время, если удавалось сбежать из-под пристального надзора бабушки…

До сих пор умею пользоваться и тисками, и ножовкой, и даже знала, как пользоваться сапожной иглой. И хотя никогда в жизни никому из нас это умение, кажется, так и не пригодилось, мы поняли одну святую, я считаю, истину: никакой труд, даже самый чёрный — не унизителен. Поэтому, наверное, все мои братья хоть и получили высшее образование, но старший работал на заводе токарем, второй брат начал корректором в издательстве, средний, окончив механический техникум, работал электриком и заочно учился в институте, а младший — с третьего курса подрабатывал лаборантом в институте. И только я — единственная дочь — училась «очно», но все домашние обязанности, которые я делила сначала с мамой и бабушкой, затем легли на меня.

Сейчас я понимаю, как прав был отец, занимая наше время практическим трудом. Это были послевоенные годы, люди только начали привыкать к достатку, папа — ответственный секретарь Союза писателей Дагестана — зарабатывал, видимо, неплохо, и боялся, что дети испортятся, попадут в плохую компанию. Тем болеечто после смерти В.И.Сталина была объявлена амнистия, и я помню потоки людей, шедших через наш «подмост» (было такое место у железной дороги рядом с нашим домом, где в хибарах жили дорожные рабочие и всякий смутный люд). Они часто просили вынести им воды, хлеба, попросить у старших денег. Как-то увидела, что незнакомые люди играют в карты, и одному, видимо, проигравшему, чиркнули ножом по носу, а он схватил отрезанную часть и вместе со снегом приложил обратно…

Я долго приставала ко всем с вопросом, прирастёт ли нос.

В детстве я не задавалась вопросом, почему отца не бывает дома подолгу. Я знала, что папа учится в Москве, работает, зарабатывает нам на хлеб, что мама работает, учится, ей тоже некогда. У всех нас были свои чётко распределённые домашние обязанности, и нагрузка росла вместе с нами. Мама тоже была очень занятым человеком. Она, будучи матерью пятерых детей, заочно окончила физико-математический факультет университета и в течение тридцати пяти лет преподавала в одной из лучших школ города — средней школе №13.

Сейчас, перечитывая письма отца к маме, написанные им и во время войны, когда он в составе комиссии по расследованию зверств фашистов был в республиках Северного Кавказа и когда он учился, и когда уезжал в творческие командировки, я поражаюсь его терпеливому и осознанному исполнению своего долга гражданина, мужа и отца. Вот что он пишет, например, жене в письме, датированном 20 февраля 1955 года.

«Милая моя подруга! Не дожидаясь ответа, спешу написать тебе.

…Что-то неприятное дома произошло, наверное. Меня очень беспокоят сны. Не скрывай, пиши обо всём, как есть…Прошу, будь строгой и требовательной к Роману (Рамазану) и Эдику (Сулейман). Если не будут хорошо заниматься, не давай им кушать, не покупай одежду. Скажи, это наказ отца. Пусть они знают, что, если я буду плохо заниматься, мне не дадут стипендию, а дармоедов я кормить не собираюсь. Так и скажи им, если понадобится».

Или в стихах, посвящённых сыновьям:

…Я дал тебе, сын мой, недюжинный разум, 
Чтоб мысли слетали с его тетивы,
И действовать мог, подчиняясь приказу,
Ты собственной, а не чужой головы.
Тебя одарил я гортанною речью
И песней, которую создал народ,
Чтоб слово твоё не бледнело пред сечью
И гордо звучало бы с горных высот.
Тебя одарил я дыханием жизни,
Чтоб ты, оценивший мою благодать,
Смеялся на празднике, плакал на тризне
И жизнь за Отчизну готов был отдать.

…Многие годы мне снится один и тот же сон: в родном селе, возле развалин отцовской сакли есть каменный холм, и я знаю, что там, в камнях, спрятан клад. Даже знаю, что он хранится в старинном медном кувшине, завёрнутом в овчину. Сон настолько реальный, что я как-то рассказала о нём отцу. Он задумался, сказал, что в тридцатые годы, поняв, что происходит в стране, он написал стихи, в которых осуждал режим, но зная, чем это грозит ему и его старой матери, спрятал их в старом кувшине в этих самых развалинах… Мы как-то устроили там раскопки, но…

Думаю, что кувшин и сейчас где-то там, просто мы не нашли место.

Ещё в 90-е годы отец начал писать историю родного аула Хурукра, но, к сожалению, не закончил. По рассказам стариков и по своим детским воспоминаниям, рассказам матери он пытался воссоздать облик жителей своей малой Родины. Из его записей свидетельствует, что он знал свою родословную до 12 колена— как со стороны отца, так и со стороны матери. Также он записал и родословную моей матери Шамсият. Тоже до 12 колена. Говорили, что его род ведёт начало от древних армян. На нашем родовом кладбище в селении Хурукра до сих пор сохранились хачкары. Родоначальником их тухума считают некоего Рамазана, который жил на возвышенности, холме.

Родители моего отца — Народного поэта Дагестана Юсупа Рамазановича Хаппалаева, Рамазан и Ажа были выходцами из одного тухума. Насколько близкими родственниками они были— не знаю. Дед моей бабушки был старостой селения — юзбаши. Уважаемым, богатым человеком. Звали его Алимирза. О моей бабушке говорили, что она была мудрой, грамотной, культурной женщиной. Как пример «культурности» приводили, что она ела за столом, сидя на стуле. Ещё мне рассказывали люди, знавшие её, в том числе и моя бабушка по матери, что она была очень доброй, могла лечить и травами, и словом. К ней часто обращались аульчане. Она, видимо, прожила нелёгкую жизнь, дважды овдовела. Мой отецосиротел ребёнком, когда в результате несчастного случая погиб его отец. И он его совсем не помнил. Знал только, что у него была лавка в Кумухе, а по рассказам он был добрым, мужественным человеком, умевшим оценить шутку, весельчаком. Дед моего отца — Юсуп — владел крупнейшими в ауле пастбищами, угодьями, землями, что в горах считалось огромным достоянием. В записях отца упоминается о том, что немалая их часть, не знаю, по какой причине, была продана.

Мы считали всегда, что они наши родные тётя и дядя. Ко всему, что касалось родственных связей, какими бы они далёкими ни были, мои родители относились свято и трепетно. Уже позже я прочитала, что у осетин нет понятия двоюродный, троюродный и т.д. — только брат, сестра, если люди принадлежат к одному роду. Как это похоже на моего отца! Именно так он относился к своим родным…

Мать отца — Ажа, имя которой я ношу, мечтала женить его в пятнадцать лет, чтобы она успела увидеть продолжение нашего рода. И мечтала увидеть в невестках девушку из большого тухума, чтобы он имел поддержку со стороны многочисленной родни. Однако этому не суждено было сбыться. Отец женился в двадцать пять лет, в день своего рождения и начала Великой Отечественной войны, а мать его, болевшая астмой и страдавшая от грудной жабы, умерла на другой день после свадьбы.

Шестнадцатилетняя Шамсият — моя мама — была старшей дочерью Абдурахмана Малакурбанова, первого председателя сельсовета нашего аула Хурукра. Он был призван на фронт вместе со своими двумя братьями, а их единственная сестра Узлипат пошла на фронт добровольно и всю войну прослужила в санбате, на передовой. Мой дед погиб в 1942 году во время самых кровопролитных сражений. Могилу его нашли только через тридцать лет. Его младший брат —Абдулгамид — пропал без вести. А средний брат — Магомед — дослужился до капитана, воевал храбро, был награждён многими боевыми орденами, в том числе Александра Суворова и А.Невского. Он скончался в 1963 году от инфаркта. И так случилось, что мой отец остался старшим мужчиной также и в роду моей матери, со всеми вытекающими из этого обязательствами. Моя бабушка — мать моей матери, называла его не иначе, как уссугу арсгу («и брат, и сын»), и до самой своей смерти не принимала никаких решений, не спросив его согласия…

Как и большинство аульских мальчиков, с пяти лет отец учил Коран, а вместе с ним и основы арабского языка. Эту тягу к знаниям он пронёс через всю жизнь. Он прекрасно писал на аджаме, знал латинскую письменность, самостоятельно изучал арабский и персидский языки. В 1932 году, окончив Кумухское педагогическое училище, отец работал в Кулинском районе—учителем, директором школы. Его ученики подчас были старше его. Память о Хаппалаеве, учителе Кулинской школы, жива до сих пор…

Ещё в 1939 году, обуреваемый желанием учиться, папа приехал в Махачкалу и поступил в педагогический институт. Жить ему было негде и не на что, он пришёл в Союз писателей и попросился на какую-нибудь работу с тем, чтобы ему дали и место для ночевки. Союз писателей размещался тогда на спуске с улицы Дахадаева на улицу Маркова в трёх небольших комнатках, в одной из них и ночевал отец вместе с Мусаибом — сыном Сулеймана Стальского — тоже студентом института. Председателем Союза работал тогда Юсуп Гереев. После ареста Нажмутдина Самурского он поехал в Москву «за справедливостью»… Но его сняли с поезда и как врага народа арестовали. Уезжая, он оставил у отца ключи от Союза писателей и от сейфа, где хранилась печать. Так, автоматически отец принял пост ответственного секретаря, на котором оставался до 1940 года, пока не распустили Союз писателей Дагестана в связи с обострившейся международной политической обстановкой.

Отец очень любил и уважал свою мать. Рассказывали, когда ему сообщили, что мать заболела, он зимой, пешком, ночуя на кошарах у чабанов, пошёл в горы, чтобы проведать её. И дошёл из Махачкалы до родного аула за два дня.

Вернувшись в район после роспуска Союза писателей, папа начал работать в районной газете «Новый путь», которая стала в годы войны одной из лучших «районок» в Дагестане.

В Махачкалу отца перевели уже после начала войны в Дагобком ВКП(б). Затем направили комиссаром батальона трудовой армии на строительство оборонительных сооружений. Он не особенно часто вспоминал о том времени. Но как-то сказал, что невыносимо было видеть женщин и стариков, голодных, раздетых, в лютые морозы копающих противотанковые рвы, окопы…

«Рвётся враг
К тебе, моя земля.
Вороньё
Кружит над кровлей брата.
Не пройдёт!
Здесь сердце Шамиля,
Здесь живёт
Душа Хаджи-Мурата.
К северу
Колонны с гор текут.
Фронт и тыл
Сплотились жаждой мести.
Небо — мост,
И море — мост. И тут
С Волгой мы 
И Сталинградом вместе.
И стоит
Мой вольный Дагестан, 
Как гранит —
Его джигитский стан», 

— писал он в стихотворении «Ночь в Махачкале», датированном 1942 годом.

С позиций своего жизненного опыта, я бы сказала, что его отличительной чертой была присущая так немногим вдумчивая, мудрая немногословность. Она нашла отражение и в его стихах. Его близкий друг, коллега, человек, ставший родным для всех нас, ныне покойная литературовед, критик, писательница Наталья Владимировна Капиева метко назвала его «чеканщиком слова».

При всей своей внешней суровости, отец был человеком широкой натуры, необыкновенно добрым и гостеприимным. Мы росли в доме «открытых дверей». Нас, детей, не удивляло, что за обеденным столом собираются люди разных национальностей, что в доме постоянно кто-то живёт, что к отцу приезжают гости со всего Союза. И, конечно, вся нагрузка ложилась на плечи мамы.

…Летом 1964 года, когда мы уже переехали с Набережной в новый Дом писателей (так его называли), на улицу Магомеда Гаджиева, я вешала на балконе бельё. По двору носились детвора и подростки, увлечённо игравшие в «казаков-разбойников»… Вдруг во двор вошла группа людей в сопровождении кого-то из Союза писателей, видимо, приезжих гостей кто-то пригласил на обед. Увидев такое количество малышей, один из гостей удивлённо воскликнул: «О, сколько здесь детей!».

— Ещё бы, — ответил сопровождающий, — ведь даже у Юсупа Хаппалаева их пятеро! Конечно, ему не пришло в голову, что мои старшие братья уже учились в вузах, и во дворе мог бегать только Аслан, которому не было ещё и двенадцати. Но мне стало как-то неловко, что нас «целых пять»…

И только много-много лет спустя, когда старшие братья, женившись, жили своими домами, а младший учился в аспирантуре в Минске, и за обеденный стол садились иногда только мы втроём,я посетовала родителям: не могли родить нас хотя бы десять человек!

То ли потому, что была долгожданной девочкой, то ли потому, что единственной среди братьев, но меня, конечно, баловали. Это выражалось в том, что я не ходила за покупками на базар и в магазин, исполнялись некоторые мои прихоти относительно одежды, и, самое главное, старшие братья всегда водили меня на эстрадные, классические концерты, папа — в театр, и очень часто мы всей семьёй ходили в кино…

Надо признаться, что мои родители, несмотря на всю свою занятость, умели и любили принимать гостей. А также любили и умели организовать отдых. То ли время было такое, то ли душа их творческая этого просила, но ещё когда мы жили на Набережной, они частенько с друзьями и нами, младшими детьми, ходили в городской сад, где танцевали под звуки духового оркестра, а нас сажали за отдельный стол,куда официантка в кружевной наколке приносила металлические вазочки с шариками мороженого и гранёные стаканы, в которые папа наливал нам «ситро». Иногда отец брал меня с собой в командировки. Как-то в горах, ночью, мы попали под камнепад и заночевали в селении Урма. Помню, что с нами была какая-то женщина-писательница и Нурадин Юсупов. Не знаю, у кого мы заночевали, но утром нас, городских гостей, повели завтракать в столовую у дороги. Это здание, на котором была вывеска с надписью «Урма» и изображением столовых приборов, и сегодня стоит у меня перед глазами…

Умение заводить друзей и дорожить дружбой от отца передалось и всем нам.

…Мне кажется очень символичной клятва вступающих в брак, которую дают христиане: «быть вместе в горе и радости, в надежде и печали, в болезни и здравии, в богатстве и бедности, пока смерть не разлучит…».

Я никогда не задумывалась, любят родители друг друга или нет, но не помню ни сцен ревности, ни упрёков в том, что папа мало зарабатывает, что у неё нет шубы, как у жены кого-то, что отдыхать она ездит в село, а не в дорогой санаторий…

Родители прожили вместе пятьдесят пять лет, папа был старше мамы почти на десять лет, и когда она умерла, жизнь для него потеряла смысл.

В январе 2006 года я видела странный сон. В большом незнакомом доме отец спускается по лестницам, чтобы выйти на улицу. Я, помня, что он не может самостоятельно передвигаться, бегу за ним, но он уже выходит на крыльцо дома, спускается, ставит ноги на землю (я в это время успеваю заметить, что ступеней на этом марше — девять), затем, как бы передумав, поднимается на последнюю ступеньку одной ногой…

Сохранилась единственная фотография, где отец снят вместе с матерью. Невысокий подросток, стоящий вполоборота и пожилая женщина в хиджабе, с прекрасным мудрым взглядом тёмных глаз. Фотография датирована 15 сентября 1930 года, а ниже — дата рождения отца — 15 сентября 1916 года. Не знаю, как получилось, что в официальных документах днём рождения отца записан 22 июня, но склонна верить, что 15 сентября — более точная дата. Мой отец Юсуп Рамазанович Хаппалаев умер 15 сентября 2006 года —в день своего девяностолетия.

2016 г.