Как я получил урок на всю жизнь

Как я работал пастухом

В нашем селе Чахри, как и во всех горных сёлах Дагестана, была договорённость сельчан с чабанами: для помощи им староста села устанавливал очередь из жителей, а глашатай о ней заранее объявлял. Поздней весной и в начале лета, когда ягнята подрастали, чабаны доили овцематок и из овечьего молока делали брынзу. Очередь составлялась в зависимости от числа ягнят у хозяина.

Наконец подошёл и черёд нашей семьи. Мама приготовила еду и к вечеру следующего дня отправила меня в помощники к двум чабанам, пасшим отару на альпийских лугах. Эти луга располагались возле горной вершины Вархи, высота которой более двух тысяч метров над уровнем моря. Вархи находится на северной стороне села Чахри, на границе с соседним селом Санакари. Мне нужно было идти вдоль ручья, протекающего через село, по ущелью, потом перейти в другое ущелье, откуда и начинались альпийские луга. Красота альпийских пастбищ неописуема, особенно весной и ранним летом. Бушующее разноцветье, сочность и яркость зелени, свежесть горного ветерка и сладость воды из родника! Правда, для человека, живущего в горах, всё это так привычно, что порой и не замечается им.

Вскоре мы с конём, по бокам которого висели хурджины с припасами, добрались до чабанской стоянки у невысокой скалы. Это было сооружение, похожее на шалаш: две палки, закреплённые камнями на скальных уступах, к ним привязана ткань, потерявшая цвет. В глубине шалаша немного сена и чёрная бурка, чтобы укрываться от дождя и сохранять тепло — по ночам в горах довольно холодно. Рядом с шалашом лежали камни для устройства очага и небольшая охапка хвороста.

У встретившего меня чабана я спросил, где же ограда для загона овец и где должен ночевать его напарник — шалаш был явно на одного. Он объяснил, показывая рукой: с двух сторон невысокие скалы, между ними продолговатое неширокое ущелье, куда ночью загоняют отару. С другой стороны ущелья и должен находиться второй чабан, и им нынче буду я. Сам он намеревался на моей лошади отправиться домой на отдых, к жене и детям. Я вернулся к вопросу, где же буду спать я — пусть и на другой стороне ущелья. И он ответил, что я буду лишь дремать: спать не придётся, поскольку здесь иногда бродят волки.

— Волки?! — воскликнул я.

Но чабан невозмутимо ответил, что на такой случай у меня есть ружьё, и хоть оно и одноствольное, но бояться нечего — всё же вооружён! С этими словами он развязал хурджин, торопливо поел, сел на лошадь и сказал, что утром вернётся.

Мне он дал такое задание: помочь старшему чабану загнать овец в ущелье, в этот так называемый загон, а рано утром помочь ему отделить ягнят от овцематок и отдельно пасти ягнят до обеда. К этому времени он вернётся и будет доить овец и коз. После дойки я должен пригнать ягнят к общей отаре: ягнята сами знают своих матерей. Затем по его плану шёл обед, а после него мы должны сделать закваску для брынзы. А потом чабан посадит меня с хурджинами, в которых будет будущая брынза, на лошадь, и я наконец поеду к своей маме.

Таковы были наставления чабана, после чего он сел на мою лошадь и уехал в село. Отара овец паслась недалеко от стоянки. Я направился к ней. Старший чабан кивнул мне и добавил ещё одно поручение: надо собрать хворост. Кругом альпийские луга, ни одного дерева, поэтому задача оказалась не из простых. Даже кустарников нет! Мне пришлось спуститься ниже и набрать хворост — помог мой харбукский нож, острый и надёжный.

С вязанкой хвороста на спине я вернулся на стоянку. К этому времени совсем стемнело, и старший чабан пригнал отару с ягнятами в загон. Увидев вязанку хвороста, он похвалил меня, сказав, что из меня получится хороший чабан. Чтобы старший чабан не обиделся, я поблагодарил его, но задумался: а нужна ли мне такая непростая чабанская служба, может, другую работу подыскать…

Развести огонь в очаге тоже было поручено мне. Я легко настрогал своим ножом щепки, но спички? Где взять спички? Чабан подсказал поискать их в хурджинах и добавил, что моя мама считается умной женщиной, наверняка она и об этом позаботилась. Действительно, в одном из хурджинов оказались коробка спичек и старая газета, которую я и использовал для разжигания костра.

Старший чабан курил, и мама, видимо, зная это, добавила в поклажу и пачку папирос. Чабан очень им обрадовался — до этого он курил махорку, а для розжига у него было огниво. Он аккуратно сложил остатки газеты — для самокруток, и настоятельно рекомендовал быть бережливым и думать о будущем.

Мы достали из хурджинов припасы, разогрели их и поели. К тому времени уже стемнело. Старший чабан велел мне взять бурку, ружьё и идти вверх по ущелью, занять там определённое место для охраны отары. Я так и сделал. Ущелье поднималось немного вверх. Я с опаской шёл вдоль скалы: овцы очень пугливые, они шарахались от меня, толкали друг друга.

Вдруг я услышал позади шум. Оглянулся и увидел козлят, выпрыгивающих из расщелины в скале. Вернулся. Это было небольшое скальное отверстие, примерно метра полтора высотой. Из него и выскакивали козлята, испугавшиеся нас с овцами. По уступам я забрался в расщелину, она оказалась довольно просторная, и решил там остановиться на ночь — сюда волки точно не заберутся. Наверху остались накормленные чабанские собаки. Я накрылся буркой и уснул. Проснулся от тяжести, лежащей на мне, и духоты. Пытаясь выбраться из укрытия, я обнаружил козлят, которые, после того как я уснул, успокоились, забрались обратно в своё убежище и примостились рядом со мной. Да и на мне тоже!

Уже начало светать. Я незаметно для старшего чабана пробрался на указанное мне место ночлега, завернулся в бурку и лёг. Вскоре меня окликнул чабан и велел потихоньку отделять ягнят от овцематок. Он показал мне направление, куда надо отогнать ягнят, а сам увёл отару в другую сторону.

Ближе к обеду вернулся второй чабан, и они стали доить овец. У овцематки всего два соска, из одного выцеживали молоко, а другой оставляли для ягнёнка. Если было два ягнёнка, овцу вообще не доили — чабаны прекрасно знали каждую овцематку. Дойку я видел лишь издалека, но позже они мне объяснили все премудрости. Я был любопытным, а чабанам хотелось поговорить с кем-нибудь, и они охотно делились со мной своим опытом.

После дойки я привёл ягнят, они быстро нашли своих мамаш. Чабаны процедили через марлю надоенное молоко в большую кастрюлю, заправили закваской, полученной из желудка ягнёнка, и накрыли крышку кастрюли буркой. Примерно через полчаса в кастрюле образовалась сгустившаяся молочная масса. Они наполнили ею чашки, предложили и мне. Впервые я попробовал эту очень вкусную смесь, называемую по-чабански «берта».

Спустя некоторое время берту положили в марлевую сумочку, а затем в тканевую сумку и в хурджины. Меня посадили на лошадь, закрепили хурджины, сказали, что моя мама знает, что дальше делать с бертой, и отправили в село. Поблагодарив пастухов, я поехал домой, а по дороге встретил другого очередника — нового помощника. Так я поработал пастухом сутки: один день и одну ночь.

Как я получил урок на всю жизнь

Мы, дети Великой Отечественной войны, одиннадцатилетние мальчишки, работали на колхозных полях в Чечне, в селении Маяртуп, куда нас переселили из Дахадаевского района Дагестана в дома чеченцев, выселенных в Казахстан.

По законам военного времени в 1944 году нам приходилось вскапывать землю лопатами, так как ни быков, ни тракторов не было. Тому, кто выполнял установленную норму, давали банку кукурузы. Взрослые женщины и старики работали и сверх нормы, пацаны же носили в кувшинах воду, чтобы утолить жажду тех, кто копал. Для этого нам приходилось бегать по несколько раз в село — только там были колодцы с питьевой водой. За эту работу тоже платили кукурузой.

Перекопанные вручную поля в начале мая засевали пшеницей или кукурузой. Только после войны появились трактора. В районных центрах организовывали МТС (машинно-тракторные станции), откуда и распределялись по заявкам колхозов трактора. В свою очередь колхоз должен был платить государству зерном, для каждого был установлен план по отгрузке зерна в государственные закрома. Колхозникам за отработанные трудодни отпускали осенью оставшиеся килограммы зерна.

В начале 50-х годов появились прицепные комбайны. Их прицепляли к тракторам, и они жали зерновые культуры. А мы, мальчишки, запрягали быков и фургонами возили намолотое комбайном зерно на ток, где его выгружали. Ток — это точка приёма зерна, они были открытыми, без навесов. Там в основном работали женщины, которые ручными молотилками очищали и сушили зерно и сортировали его.

Обычно из бункера комбайна наполнялось три фургона, и мы втроем в летний зной, когда в тени температура доходила до 40 градусов, ехали почти час до тока и обратно до комбайна.

Каждый день с утра до вечера, если комбайн работал, мы делали несколько рейсов и всегда проезжали мимо бахчи, где росли арбузы и дыни. Бахчу охранял сторож, вооружённый одностволкой. Однажды мы попросили его дать нам арбуз, но вместо этого он отругал нас и пригрозил ружьём. Всякий раз, когда мы приближались по дороге к бахче, он держал это ружьё в руках и угрожающе размахивал им. Было несколько мальчишеских троек, которые занимались перевозкой зерна на фургонах от комбайна до тока. Когда комбайн ломался, мы все вместе отдыхали на лугу возле кустарников.

Выяснилось, что все мальчишеские «тройки» просили у сторожа арбуз — один на троих, но он действовал всегда одинаково: ругался и угрожал ружьём.

Мы решили дождаться пасмурного, дождливого дня, когда комбайны не будут убирать зерно, и, объединившись, напасть ночью на бахчу и отомстить этому жадному сторожу. И вот наступил дождливый день. Вечером мы собрались и отправились на бахчу. Забрались на бахчу как можно дальше от сторожевой будки и выбрали самые спелые арбузы. Там же их и съели — у каждого был нож. Да ещё прихватили с собой по одному арбузу и хотели потихоньку, без шума уйти, но вдруг прозвучало несколько выстрелов.

Схватив по арбузу, мы кинулись врассыпную через кукурузное поле. Вскоре остановились, убедившись, что погони нет, посветили карманными фонариками и обнаружили пропажу одного мальчика — его звали Сулейман. Несколько мальчишек с фонариками вернулись назад искать его. И нашли на кукурузном поле этого Сулеймана, который полулежа, слабым голосом прошептал, что у него под рубахой сбоку мокро и побаливает. Испугавшись, что нашего друга настиг выстрел сторожа, мы помогли ему встать, снять рубашку. Осветив, увидели, что живот его — мокрый и красный, да ещё и арбузные корки к животу прилипли.

Это вроде было похоже на огнестрельное ранение, но, к счастью, мы ошиблись. Как оказалось, услышав выстрелы, испуганный Сулейман, бежавший с арбузом в руках, в темноте упал на арбуз, который лопнул. От страха Сулейман решил, что ранен, поэтому боялся встать и идти дальше.

Мы долго по дороге хохотали и называли его арбузным инвалидом. На следующий день сторож ещё больше ругался и потрясал своим ружьём, но мы больше не обращали на него внимания.

Вечером следующего дня, когда я вернулся домой, за ужином мама сказала отцу и нам, детям, чтобы мы извинили её за то, что она не успела купить арбуз. У меня был арбуз, спрятанный на сеновале, ведь я боялся осуждения отца. Но тут я решил выручить маму и побежал за арбузом.

Войдя в дом с арбузом, я тут же услышал вопрос отца: «Где взял?». Пришлось рассказать всю историю ночного ограбления бахчи. Отец взял этот арбуз и бросил во двор, где арбуз, разумеется, лопнул и разлетелся на куски. «То же самое будет и с тобой, если возьмёшь ещё что-нибудь чужое!» — грозно сказал отец. Эти слова я запомнил на всю свою жизнь.

Как я на охоту ходил

Во время студенческих каникул, в начале февраля, я приехал домой. Мама очень обрадовалась приезду старшего сына, всячески старалась угодить, вкусно накормить. Я два дня не выходил из дома, играл с братом и сёстрами в разные детские игры, читал им новые сказки.

На третий день я решил прогуляться по окрестностям села. Надел на ноги джурабы и солдатские сапоги (другой обуви тогда не было), взял одноствольное ружьё и пошёл в верхнюю часть селения, где обитали куропатки. На искусственных каменных террасах их развелось достаточно много. К сожалению, в тот день я долго не мог их найти и поднимался по тропинке всё выше и выше. Вокруг красовались утёсы, покрытые снегом.

На одном из склонов я увидел нескольких куропаток и выстрелил. Одна из птиц не взлетела. Раненая куропатка попыталась, подпрыгивая, подняться вверх по склону горы, и я полез за ней. Почти на самом верху этого покатого склона раненая птица остановилась, видимо, потеряв все силы, и я хотел подтянуться к кусту и уцепился за его ветку. Но она оказалась слишком тонкой и сломалась. Поскользнувшись, я покатился вниз по снежному склону, обрывистому, с уступами. Я цеплялся за них, но катился всё ниже и ниже, пока не упал в снежную яму на широкой тропе.

Лежу и думаю: жив я или мёртв? Постепенно прихожу в себя и начинаю двигать руками. Вроде побаливают, но двигаются! Затем проверяю ноги — и ноги вроде целы. Только спина довольно сильно болела от скольжения и ушибов. Полежал в яме, пока боль не утихла, потихоньку встал на ноги и понял, что я, оказывается, счастливый человек — остался целым и невредимым.

Если бы не эта снежная яма на тропе, я покатился бы в обрыв в несколько десятков метров высотой, у подножья которого было к тому же множество острых булыжников. В этом случае я вряд ли выжил бы.

Я остался живым и здоровым, но как же я могу появиться в селе и дома без добычи?! А главное — без ружья! Ружьё-то осталось там, где лежала куропатка, на самом верху склона. Что же делать? Опять лезть за ружьём в солдатских сапогах? В них по склону взобраться невозможно. Пришлось снять сапоги и в одних джурабах карабкаться наверх. Когда я добрался до куста на вершине горы, то нашёл мёртвую куропатку, бросил её со злости в ущелье, взял ружьё и спустился вниз за своими сапогами.

Здесь снова возникла проблема. Джурабки сильно намокли, я их снял, связал и повесил на плечо. К счастью, в сапогах оказались тонкие портянки, которые я намотал на ноги. Домой я вернулся с огромными мозолями и с печальным опытом незадачливого охотника. С тех пор я никогда не брал в руки ружьё и не охотился.