Два взгляда с одной веранды

Странным образом жизнь помещает в один дом людей, уже зрелых, с разными системами координат, ритмом и дыханием. Один, настрадавшись, чувствует тягу к одиночеству и потому похож на затворника, у другого птицей рвётся душа и стучит по стеклу: в дорогу, в дорогу. Бывают совпадения, но никогда до попадания в чохский дом их мысли не летели с одной веранды в одну сторону. Эти творческие люди стали родственными душами, признающими за каждым право на полную свободу друг от друга.

Всё становится понятным, когда персонажи выходят из тени и открывают свои имена. Послушаем художников — очень разных, но схожих в любви к живописи.

Клара Власова: «А меня восхищают детали, формы»

Портрет молодой женщины вполоборота на фоне восточного ковра. Увешенная кольцами да браслетами, она торжествует над миром. Это наша Клара Филипповна Власова, художник с большой буквы, связанная с Дагестаном жизнью, творчеством, мыслями…

Творческое досье:

Родилась 28 января 1926 года в Москве. С 1939 г. училась в московской средней художественной школе для особо одарённых детей. В 1941 г. школа вместе с учениками и педагогами была эвакуирована в Башкирию. С 1944 по 1950 гг. училась в Московском государственном художественном институте им. В.И. Сурикова (мастерская С.В. Герасимова). Её учителями были также П.И. Хайкин, Г.М. Шегаль, А.П. Шорчев, П.Т. Кошевой, А.О. Барщ, Н.Х. Максимов, В.В. Фаворский, В.В. Почиталов.

Работала в реалистичных направлениях в жанрах портрета (известен заказанный ей «Духовной коллегией Ориентале» портрет отца Александра Меня), пейзажа, жанровой картины и натюрморта. Художница много путешествует с этюдником как по нашей стране (Сибирь, Средняя Азия, Кавказ), так и за рубежом (Франция, Италия, Япония, Германия и другие страны).

Большая часть произведений художницы посвящена России, теме Закавказья и Средней Азии.

Власова входила в комиссию по секции живописи СХ РСФСР, длительное время вела общественную работу по отбору живописи на выставки. С 1952 г. художница — участница более ста выставок: московских, зональных, республиканских, персональных, всесоюзных и зарубежных.

Работы К.Ф. Власовой находятся в ГРМ, Музее Л.Н. Толстого, Музее истории г. Москвы, а также в частных коллекциях Англии, Германии, Франции, Голландии, Италии, Японии, Чехии, Словакии, США, Венесуэлы.

…Эти нити настолько сильны, что спустя десятилетия вернули её к нам, а вернее в Чох, в свой дом, купленный бог весть когда и покинутый, а теперь оживающий в летне-осенний период. После развода, а потом и смерти бывшего мужа казалось, что дорога в Дагестан для неё — дело прошлого. Но вот она снова со своим этюдником карабкается по узким улочкам Чоха и окликает соседей. Как будто время отбросило назад всю действительность, и стрелки показывают 11.00 часов 1979 года, но на дворе лето 2011-го. В Чохском банкетном зале — персональная их с Олегом Пирбудаговым выставка. Благодаря администрации села и Музею истории города Махачкалы выставка приобрела республиканское значение, а спустя год в расширенном виде повторилась уже в столице республики. Каждое лето, встречая Клару на вокзале, Камиль Чутуев удивляется этой женщине, как она на себе тащит чемодан красок, холсты и подрамники. Это непонимание возникает у любого человека, кто видит перед собой маленькую, преклонных лет женщину. Ей бы дома цветы поливать, а она за тысячи вёрст пейзажи писать едет.

— Клара Филипповна, расскажите об этом автопортрете, который стал вашей визитной карточкой. Где и когда он был написан?

— Это было в тот год, когда я вышла замуж за Омара Ефимова и поехала в командировку в Киргизию. Мы с ним познакомились в конце 60-х годов на Творческой даче художников. Вот этот ковёрчик красный, на фоне которого я себя изобразила, — это такая кошма киргизская. Ну и, на удивление киргизам, я переслала в посылке этот ковёр. Были такие времена, когда люди ещё не понимали ценности этих ювелирных старых вещей. И когда мы с Омаром в Дагестан приезжали, нам их задарма впаривали. У меня мастерская в Москве уставлена всякими кувшинами, столешницами и предметами старого дагестанского быта.

— Вам здесь больше хотелось показать украшения или себя, такую красивую?

— Конечно же, себя вместе с украшениями.

— По-моему, у вас тут соединилось и русское, и восточное.

— Да, Киргизия и Дагестан — восточный колорит. Эту картину я уже продала… но она продолжает присутствовать на моих выставках.

— Она вам нравится.

— Это ведь молодость.

Разговор с художницей перемещается на лестницу, к выходу. Время уже идти. Клара Филипповна заметно нервничала, но продолжала разговор. Мне был интересен диалог, поскольку художник перед открытием всегда незащищён. Мысли всегда летят куда-то в сторону, к случайным вещам. Мы заговорили про дом, потому что все, кто побывал в нём, запомнят это навсегда.

— Клара Филипповна, он был такой или вы его достраивали?

— Нет, нет, я ничего не трогала. И притом окна были арочными.

По пути я снова стал листать альбом с её работами. Она показала на работу прошлых лет.

— Эта девочка два раза была замужем.

— Это соседка?

— Это в Кумухе. Она сторожиха была. Гейбатова. Очень часто позировала, притаскивала украшения. К сожалению, её убили. Ночью зарезали — думали, денег много.

Репродукция на другом листе. Я узнаю дома Чоха и на переднем плане фигуру. Но она меня опережает:

— Видите базар, а это я сама рисую. Тут и арбузы, и горшки, которых уже не продают. Это 2012 год, недавно нарисовала. Вот племянница Омара, а это дом братьев Омаровых, а вот моя соседка кормит курочек.

— А это старая дорога?

— Да, это въезд в селение Чох. А это площадь наша базарная, здесь вот почта. Однажды я встретила киностудию, которая снимала фильм «Горянка». Художником этого фильма был мой приятель, с которым мы путешествовали по Сибири. И вот они такую сцену устраивали, когда канатоходцы по канату ходят. Я встала и сделала маленький набросок, с которого потом нарисовала картину «День Победы в Дагестане».

А вот это дом Мамалава. Сейчас он разрушен. Это уже история. Вот посмотрите, ещё козырёк виден, а вот оленьи рога. Да, там была табличка «Охраняется государством».

— В то время, когда вы его рисовали, в нём кто-то жил?

— Там было общежитие или духовная семинария.

— Да вы что? В советское время?

— По-моему, да. Рисовать туда разрешали входить. У меня и выше вид был этого дома. А потом решили его реставрировать, и он развалился.

Оленьи рога у своей соседки увидела — всё растащили. — Кивая головой в сторону картины: — Вот видите, всё было в лучшем виде, и стоки для воды. Дом как Нотр-Дам де Пари. У меня даже этюд был когда-то, его я продала, где мальчишки моются под струёй воды во время дождя.

— Я представляю, какая прелесть. А у вас набросков того времени не осталось?

— Нет, всё в музей отдано.

Клара Филипповна, отодвигая альбом, обратилась ко мне:

— Я вас всех сердечно благодарю, что вы здесь. Никогда и не думала здесь устраивать выставку, но вот Cалим, наш председатель, предложил.

— А он разбирается в живописи?

— Один раз, когда я рисовала мечеть, он мне сказал, что надо людей поменьше рисовать, а мечеть побольше. Я поняла, что он разбирается в живописи. Видимо, когда он учился в педагогическом институте, у них было рисование. Он говорил, что им учитель показывал, как надо соотносить пропорции. Я поблагодарила его и сказала, что учту. Надеюсь, учла!

— Что, по вашему мнению, изменилось в Дагестане?

— Вы понимаете, моё возвращение в Дагестан было трудным. Вот

этот дом, в котором вы находитесь… я его полюбила, как только увидела. К Омару он не имел отношения. Можно сказать, родственники его были против. Он приезжал со мной в Кумух, как москвич, а я целый год готовилась к пленэрам. Стою с картиной и жду, когда пойдём рисовать, а его все старушки встречали «цикумбуро». Ну, я говорю, ладно, Омар, ты пока разговаривай, потом придёшь ко мне писать на эту гору. Возвращаюсь, смотрю, он стоит с другой старушкой и разговаривает. Ну, я думаю, так дело не пойдёт. Год, два, три прошло, потом случилось так: один знакомый художник Гусейн дал нам возможность поехать в Гуниб, в Орлиное гнездо порисовать. Нас возили на экскурсии в Чох. И когда я увидела со смотровой площадки село, то поняла, что здесь надо обязательно жить. Я сказала Омару: давай купим здесь дом.

— Скажите, пожалуйста, в его работах видна какая-то наивность?

Клара Филипповна:

— Он был добрым, хотя со мной он так не по добру поступил. Он был сыном безграмотной горянки. Отец у него после войны быстро умер, и, как сам Омар говорил, ему постоянно поручали следить за ним.

У него было три сестры, а мать работала в колхозной столовой. И там на каких-то больших сковородах макароны готовили… Вернее, хинкал. И ему как сыну разрешали после работы прийти в столовую и соскрести всё, что осталось на сковороде.

После войны по сёлам ходили и набирали молодёжь в Каспийское судоремонтное училище. Его направили туда в тринадцать лет. Оттуда его направили на судоремонтный завод в город Севастополь, а в начале пятидесятых он поступил в Краснодарское художественное училище.

Так как мать не помнила, когда он родился, день рождения мы справляли 1 января. Он мне сам говорил, что пока не окончил Мухинское училище, ему никто не говорил ни «цукумбуро», ни «ци иш бур», понимаете. Он приезжал сюда как студент на каникулы. Муж его старшей сестры был бригадир в колхозе. Он предлагал Омару устроиться счетоводом в колхозе. «Ты бросай все свои дела», а он уже учился в Ленинграде, «я тебе задержу эту разнарядку, и станешь счетоводом». А Омар на следующий день собрал свои манатки и уехал. Вот откуда наивность. Да к тому же он не по станковой живописи кончал вуз, а роспись по ткани.

И ещё. У него, как и у многих дагестанцев, было стремление рисовать знаменитых людей, важных людей. А самое страшное началось, когда стал рисовать XXVI съезд партии.

Я понимала, что это опасная работа. Я знала художника, который нарисовал Сталина на медицинской таблице, где был изображён скелет. Он нарисовал, и совет сначала принял, а потом на просвет увидели под мундиром скелет. И его на тринадцать лет посадили.

— Да, время было. А сейчас легче рисовать?

— Хуже. Тогда у нас была возможность поехать куда хочешь по всей

стране.

— Ну вот сейчас вы в Дагестане. Что вы ждёте от зрителей?

— Я жду… Ну, во-первых, чтобы они посмотрели, узнали свои места. Эта выставка скорее стихийная. С Олегом я знакома через его родителей. Он художник в большей степени нового поколения. Он подвержен формальному подходу, поэтическому.

— Страшные вещи вы говорите, Клара Филипповна. В советское время формализм осуждался.

— А сейчас, если ты рисуешь то, что видишь, и то, что чувствуешь, это немного стыдно. (Смеётся). А вот мне не стыдно, я восхищаюсь.

Мне Олег говорит: «Ну что я буду рисовать все окна?» А меня восхищают детали, окна, формы арок и всего прочего. Я как художник не только Россию объездила, но и заграницу. Меня это потрясает. Как простой народ так чувствует архитектуру?

— А мы сейчас эту разницу увидим на выставке?

— Посмотрим.

Мы вышли из дома и по ступенькам поднялись выше, и вышли на дорожку, которая вела мима дома Газалиевых в сторону площади.

— Это папа меня так назвал в честь Клары Цеткин. Только потом, значительно поздней, я узнала, что Клара по-немецки означает «ясность».

— Понятно. Но вас не смущало имя?

— Нет, конечно. Дело в том, что в моё время…

— Помню, вы рассказывали о блокадном Ленинграде, о тяжёлом детстве.

— Главное, что страна была нормальная. Всю нашу школу в первые дни войны вывезли в эвакуацию вместе с педагогами. Директор нашей школы Николай Августович, светлая ему память, был немец. Он окончил Академию художеств и директорат. Вот так было.

Это был сорок первый год. Объявили войну, и через неделю нас всех эвакуировали. Как одарённых детей. Это смешно.

— Это трагедия. А смешно потому, что трудно сейчас представить что-то подобное.

— Да. И вот два с половиной года мы были в эвакуации в Башкирии. Мы, городские, столичные, были в русском селе. И вот, представьте себе, впервые увидели русский быт деревни.

— Какие там были люди?

— Девушки имели большие косы с лентами, большие юбки, сарафаны, почти все ходили в платках. Они нас встретили тогда хлебом-солью.

Многие из моих одноклассников стали ведущими художниками второй половины XX века: академик Гелий Коржев, академик Виктор Иванов. Это московские художники.

В 43-м нас вернули. Мы кончали школу уже в Москве, и тут же нас впервые за всю историю Суриковского художественного института без экзаменов приняли в институт.

— Мы сейчас в выставочный зал зайдём, там шумно будет, поэтому хотел бы задать последний вопрос. Вы перед каждой выставкой волнение испытываете?

— В какой-то мере да, особенно в момент развески картин. Хотя я уже стреляный воробей. В прошлом году у меня был юбилей — 80 лет. За год состоялось семь персональных выставок. В Самаре, в Нижнем Новгороде, а остальные выставки в Москве.

— А чохцы — каково их место в вашей жизни?

— А Чох для меня — моя любовь. Я сама его открыла, сама деньги заработала, сама дом купила, и сама приезжаю работать. Так что Чох для меня многое значит.

В марте этого года Клары Филипповны не стало…

Олег Пирбудагов: «То, что я делал формально, — сейчас уже классика»

Мы встретились с Олегом уже в Чохском банкетном зале, забитом сельчанами и приехавшими на выставку гостями. Это хороший пример для других — персональная выставка в селе. Художник и вот рядом простой труженик, герой его картин. Там, за окном — вид, запечатлённый на картине, только в утреннем свете…

Начальный этап в творчестве Пирбудагова отличается тяготением к фигуративности, тонкими монохромными разработками в сближенной тональности, сдержанным колоритом. Сегодня в его живописи преобладает конструктивно-ритмическое начало, связанное с декоративной разработкой цвета, напоминающее нам о глубинных связях автора с культурой Востока, с декоративно-пластическими традициями…

…Нет, обстановка была в самый раз. Только ожидание добавляло нервозности в слова художника. Быстро нарисовать его портрет, наверно, не удастся, но главное, что замечают все, кто его знает, — безграничная доброта и медлительность. Причём последнее скорее от философского взгляда на жизнь. Свободный художник — это именно про него.

— Олег, ты доволен тем, что выставил? С прошлогоднего пленэра попало что-нибудь в экспозицию?

— Эта выставка, безусловно, чистая импровизация. Доволен или нет… Я до последнего переписывал некоторые работы.

— В прошлом году планировался поход в Гамсутль, чем он завершился?

— О-о, поход в Гамсутль завершился тем, что я сделал эскизы, — художник замялся. Впрочем, я уже понял, что у Пирбудагова это такая любимая уловка. Он как бы уходит от прямого ответа. — Ну, такая самоделка. Для натюрморта пригодится.

— Для натюрморта? — Я вспомнил натюрморт с тыквой.

— Посмотрим…

— Натюрморт — самая просчитанная вещь?

— Натюрморты? А я не очень в них. Я так… Если Клара Филипповна что-нибудь поставит, могу набросать.

— Прости, Олег, хочу вспомнить старый советский диспут о формализме в искусстве. Что для тебя формализм?

— Абсолютный формализм для меня — квадрат Малевича.

— Клара Филипповна считает, что ты сторонник формализма.

— Кто, Клара, что ли? Э-э-э… А знаете, что на самом деле у нас одна школа? Её педагог — Сергей Васильевич Герасимов, у него учился профессор Виктор Григорьевич Цыплаков, у которого учился я. Так что школа одна… Просто прошло двадцать лет, а это уже, считай, два поколения художников. Конечно, в некоторых вещах она считает, что я формалист, но то, что я делал формально, сейчас уже классика. Абстракция сейчас — это уже прошедшее.

— Если вернуться к Малевичу, почему к нему сводят весь формализм? Художник не только квадрат написал.

— Нет, конечно. Это точка, поставленная в развитии искусства. Это идея того, что всё завершено. Завершён этап изобразительного. Вот потому квадрат чёрный. Чёрный и всё, а за ним уже началось другое. Малевич создал новую философию. То, что потом в двадцатые годы начали писать, это уже от него пошло.

— А ты? Как вписываешься в Московскую систему измерений?

— Собственно говоря, я традиционалист, и потому моя московская школа укладывается в живописно-пластический метод. А это, брат, классика. Я не занимаюсь никакими выдумываниями, инсталляциями. Это уже, скорее, игры разума.

— Почему Магомед Кажлаев поставил вас в некий круг?

— В прошлом мы представляли единый круг. Мы дружили и заложили абстрактное искусство в Дагестане.

— Сейчас этот круг существует или это был круг определённого времени?

— Сейчас каждый старается своё выразить. Скорее, это был круг друзей Эдика Путерброта, которые, собственно говоря, были его учениками.

— В круге этом было больше философского или художественного?

— Ну, это всё едино. Икона Путерброта в лице этих художников существует, и слава Богу. Потому что Эдик был гениальным художником, он вёл свою линию. Остальные, скорее, подражают ему. — Олег опять замялся. — Собственно говоря, в искусстве это имеет положительное значение.

Москвич Олег Пирбудагов, отец которого родом из селения Телетль, приезжает несколько лет подряд в Чох и работает в доме Клары Филипповны с лета до поздней осени. Потихоньку, общими усилиями художники обжили заброшенный дом, перекрыли крышу, остеклили и покрасили веранду. Дом простоял под замком не одно десятилетие. Но сегодня здесь праздник, пир художников. Выставка — дело серьёзное. Понятно, и для чохцев это событие не рядовое.

— Олег, твои картины о Чохе самим сельчанам нравятся?

— Есть картины, которые нравятся. Меня Салим (глава администрации села. — Авт.) попросил, и я попытался скомпоновать для него один из планов Чоха.

— Понравилась работа?

— Ну да, заказал. Клара тоже что-то делала — фигурки подрисовала.

— Вот ваши зрители, не только чохцы — дагестанцы. Меняются направления в искусстве и, соответственно, спрос на устоявшееся. Тебе стало тяжелее работать по сравнению с советским временем?

— Да нет, не тяжело. Просто неприятна меркантильность сегодняшнего времени. Некоторые подходят с вопросом: «А для чего вы это делаете? Вы будете продавать?» Мы не продаём. А им непонятно, для чего тогда художник творит. А мы говорим: «Это делается для вас, для того чтобы вы приобщились к искусству, к культуре, чтобы её развитие шло в нужном направлении, не на денежный перерасчёт».

— Чохцы — неглупый народ, у них в традициях привлекать художников. Это бросается в глаза всякому въезжающему в село.

— Здесь, конечно, интеллигенция есть. Вот приедут профессора — они по достоинству оценивают искусство. Но с народом надо работать. Наша выставка — искусство, максимально близкое к народу.

— А если вы приедете с выставкой в Телетль — село своего отца, там народ так же здорово будет реагировать на картины?

— Думаю, так же, как и здесь. Единственное — там нет такого зала, как здесь.

— А если бы с этой выставкой вас куда-нибудь в Самарскую губернию пригласили — там же тоже люди до искусства охочие?

— Россия необъятная. Но тянет меня сюда, на родину.

Летом мы обязательно встретимся и продолжим наш неформальный разговор об искусстве на веранде чохского дома, расписанного в начале XX века неизвестным художником.