Древняя крепость

Вечно синее небо над крепостью этой старинной 
Охраняет покой не сдающихся стен Кобуксара1. 
Прошумели столетья ветрами над этой долиной, 
Отгремели над степью времён грозовые удары.

Здесь Батур-Убаши хун-тайджи2 создал властной рукою 
Государство ойратов, надёжную ставку-столицу,
Чтоб осталась Джунгарии3 мощь летописной строкою 
На страницах истории, славных, заветных страницах.

Здесь шатры моих предков зарёю эпох осиянны. 
Здесь, в орде, где любой был подобием меткого лука, 
Загорелась звезда всех калмыков пресветлого хана, 
Достославного хана Аюки, достойного сына Пунцука4.

Наше прошлое здесь, в этой крепости полузабытой, 
Здесь, в осколке державы, — с рассвета её до захода. 
Боевых скакунов до сих пор здесь гремят, слышу сердцем, копыта —
То джунгары опять покоряют степные народы. 

Сколько грозных врагов повидали старинные стены — 
Знают камни ответ, тот, что мы никогда не узнаем.
Но бурлит моя кровь, как огонь, растекаясь по венам. 
И на зов её пламенный память спешит родовая.

В этой древней земле кости предков покоятся где-то. 
Закатилось для них заповедное солнце степное.
Но звучат голоса: «Без заката не будет рассвета!» — 
Духи пращуров здесь, в Кобуксаре, незримо со мною.

На поклон к ним пришёл я из волжских степей достославных. 
Для потомков бойцов да пребудут их святы могилы! 
Прародители рода, откройте великую тайну,
Тайну мужества вашего, тайну заветную силы!

1 Кобуксар — город в Синьцзян-Уйгурском автономном районе Китая, расположен на земле бывшего Джунгарского ханства.
2 Батур-Убаши хун-тайджи (ум. в 1653 г.) — основатель Джунгарского ханства.
3 Джунгария — ойрат-монгольское государство, существовавшее в XVII–XVIII вв. 4 
4 Пунцук (Мончак) — третий главный тайша калмыков (ум. в 1672 г.), отец Аюки (1652–1724), основателя калмыцкого ханства.


Виталий Молчанов, Оренбург 

Весны моей уставшее крыло
Коснулось ветки — появились почки. 
Позавчера безудержно мело,
Зима писала белым снегом строчки
О торжестве мороза над жарой,
О кратких днях и о ночах, что долги,
Но шали с плеч стряхнули дружно ёлки, 
И почва вдруг окрасилась травой. 
Рассветы сдули пену облаков
В небытие с краёв безбрежных неба,
Тут птицы в синь добавили стихов,
И трелями загнали в глубь вертепа 
Старуху-зиму доживать свой век,
В амбарах подпевали глухо зёрна, 
Просились в землю, и тогда покорно 
Стёр с лемеха слой пыли человек. 
Приходит жизнь и отступает смерть.
На месте, где построен был дом давний, 
Мы строим новый, собираем камни, 
Чтоб повторилась в мире круговерть.
А день такой, что всё в груди свело,
Как будто ты — душа без оболочки — 
Летишь от низшей к наивысшей точке, 
Цепляясь за весны своей крыло.

Мотыльки

Заблудился день и был таков,
Пальцы гор зажмут его в горсти.
Время золотистых мотыльков 
Наступило, ты не пропусти.
Щедро брось в пылающий костёр 
Толстые певучие дрова.
На язык огонь всегда остёр,
Шепчет небу дерзкие слова:
«Узнику закрытых коробков
Дали волю: жги, круши, дыши.
Время золотистых мотыльков…
Кто крылат, лети ко мне, спеши!»
Как волшебно властен зов огня,
Скачка искр и треск сучка «сезам»!.. 
Пальцы гор, стерев остатки дня,
Гладят ночь по чёрным волосам.
Не осыпав яблоневый цвет,
Слив не тронув розоватый газ, 
Тысячи… Десятки тысяч лет
К смерти устремляясь, как сейчас,
Рой летит без счёта и числа
В пепле обрести последний кров, 
Крыльями сверкнув над бездной зла — 
Племя золотистых мотыльков…
Ты залей костёр, мой юный друг.
Мы не мотыльки, мы поумней,
Но летим на блеск, на жар, на звук
И сгораем на углях страстей.
Где «сезам» от райских уголков?
В пальцах гор и лунный свет зачах.
Завершая время мотыльков,
Выпьем пламя в доме при свечах.

Город

Город смогом накрылся устало,
Руку выпростал — ленту проспекта,
Длинный нос телебашни, как жало,
Колет небо под пение ветра,
Облака делит надвое скоро,
Тучи режет — мешочки с дождями —
Сбрызнет щёки проснувшийся город,
Заискрится в лучах площадями.
Пальцы улиц размяв постепенно
Мерным шагом случайных прохожих,
Распахнёт настежь двери в тавернах
И задышит асфальтовой кожей.
Раньше нас просыпается город,
Позже нас засыпает нередко.
Кто мы здесь… Элементы декора,
Перелётные птицы на ветках,
Лишь кирпичики мирозданья
Или крови кварталов частицы?
Отправляем себя на закланье
В чрево города прахом ложиться,
Избывая неясные сроки
Жизни бренной, дарованной свыше.
Примеряя фасады эпохи,
Город кожей асфальтовой дышит.
Мы с тобою осколки былого.
Два магнита в одном разделимом,
Два обрывка единого слова,
Проносящихся рядом и мимо.
Тучи с громом и молнией страсти
Ветер пьём, наполняясь слезами.
Город сблизил нас только отчасти,
Оставляя зазор между нами.
Мы колени к коленям в таверне
Прижимаем, и миг этот дорог.
Забывая о будничной скверне,
Кожей дышит асфальтовой город.

Николай Хатуев,
член Союза российских писателей, член Клуба писателей Кавказа

Запах полыни

Полынь-трава, ты так горька,
Но упоительно душиста.
И для калмыка-степняка 
Ты — талисман от всех нечистых.

Как оберег тебя кладу 
Я постоянно к изголовью,
Чтоб остеречь, прогнать беду,
И осенить наш дом любовью.
Со мной твой запах с детских лет,
Обворожительный и тонкий.
Я с ним за бабочкой вослед
Метался малым сайгачонком.
Я возмужал, я вырос с ним,
Он был всегда, во всём со мною.
Я слитен с ним, неразделим.
Как с моей родиной степною.

Перевод Алексея Скакунова

Годы 

От рожденья
До первых неверных шагов,
Десять радостных лет
Человек — бестолков.
В двадцать он — беспокоен,
В тридцать — мнителен очень,
В сорок — опытный воин,
В пятьдесят — строг и точен.
В шестьдесят он — подвижен,
Ну а в семьдесят — щедр,
В восемьдесят — возвышен,
В девяносто — как кедр,
В сто — он мудр и прекрасен,
Ведь по мненью народа:
Месяц с месяцем связан,
И слагается в годы.
Всё, что было, окинь
Взглядом честным и ясным —
В каждом возрасте жизнь 
Хороша и прекрасна!

Перевод Василия Чонгонова

Ольга Никитина, Москва

Ливень

Льёт, как из лейки, неумолимо
ливень лиловый. Едва различимы 
сто миллионов ликующих линий. 
Небо и землю соединили
блики глубин акварельной идиллии. 
Льнут к аквилегиям длинные лилии. 
Струи журчат и урчат клавесинно. 
Свежая влага чиста и невинна. 
Слитно всплывают плакучие ивы. 
В ливне купается день кораблиный. 

Много воды утекло. Пережили,
То еле-еле, то или-или. 
Сколько приливов, столько отливов
в нежных купелях лиричных мотивов. 
Пели, любили, не ныли, не выли,
Тихой молитвой душу кропили.
Поднакопилось — клином калина. 
Смоет следы, успокоит дождями. 
Жажду любви утолит Магдалина
и потечёт ручейками, стихами
в хляби высокие с вечностью слиться. 
Милость воды размывает границы. 
Дождь многолик и пленительно дивен!
Льёт, как из лейки, мой ли-ли-ливень.

Октябрьское

Всё осенней небо с каждым днём. 
Дуб роняет листья, и рябина. 
Кружится янтарный водоём 
в медленном балете лебедином. 

Как мне это чудо рассказать?
Как бы мне запомнить краски эти?
На душе такая благодать,
будто нет войны на белом свете.

Жизнь продолжается

Ты знаешь, я теперь живу в раю,
обычном, но слегка непостижимом. 
Здесь яблоки готовы к сентябрю
познаньем накормить и витамином. 

Здесь как-то очень близко небеса,
так близко, что вот-вот коснётся крыши
звезды моей хрустальная слеза,
коснётся и по-нашему задышит. 

У здешних птиц повадка так легка, 
и люди здесь подобны тихим птицам. 
Цветы, деревья, кони, облака
и гордая среди холмов река — 
стремится вдаль, но будто не стремится. 

И кажется, что здесь зависло всё
под вольной живописной синевою. 
И только ветер жизнь вперёд несёт,
всех нас несёт, не ведая покоя.


Марина Саввиных, Красноярск 

Дербент

И камень вопиёт, и дерево звенит,
И стебель высохший колеблется в молитве —
Жестоким остриём царапает зенит,
Горит, как минарет, напутствующий к битве.
Там, под камнями, строй воинственных мужей
И шепчущийся хор неукротимых женщин…
Не тронь, паломница, священных чертежей:
Они топорщатся внутри морщин и трещин.
И копья, и мечи, и бронза, и свинец,
Щиты, кольчуги, панцири и каски —
Всё движется, растёт — и из конца в конец —
Кровь, пролитая здесь, со стен стекает в Каспий…
Как будто на века приказ им свыше дан:
Не спать, не отступать, дразнить, цеплять,
тревожить —
Пока не ввергся мир в один большой зиндан,
Который никому уже не уничтожить.

Анжи-Кала

Художнику Марату Гаджиеву

Жемчуг твой, Анжи, беру с собой.
Все твои ступени, травы, грозы,
Серебро и медь… метаморфозы
Каспия, сыгравшего с судьбой
В чёт и нечет… белые пески…
Чёрные пески… мускат и мяту…
И платок — перехватить виски,
Не противореча шариату…
Под присмотром неподкупных гор —
Каково дышать тебе над морем?..
Смерть — за неразумный разговор;
Кнут — за песню… раненная горем,
Вздохами боговнушённых сур
Вся ты омываешься, как светом, —
И звучит волшебный твой пандур,
Вопреки смятениям и бедам.
Сколько здесь погребено идей!
Что тебе — магрибская проказа?
Кто твой избавитель, кто — злодей?
На тебя наставил Прометей
Мёртвый взор с немирного Кавказа…
Скорбная душа предельных мест —
Ты подъемлешь жребий свой чугунный:
Неисповедимый русский крест
И покрытый гарью обод лунный.

* * *
 Ширвани Чалаеву

На грани вдохновенья и рассудка —
В междоусобье угля и огня —
Становится серебряно и жутко,
И чёрный ливень льётся сквозь меня.
И дерево, и камень, и заката
Кровавое спадает полотно…
Певец, взгляни: твоя трава не смята,
Твоё не распечатано вино…
Не найдены ключи к твоим подвалам,
И женщина не названа твоя…
Аллах Акбар! Под рыцарским забралом
Струится смерти лунная змея.
Душа от цитадели откололась —
И унеслась потоками со скал…
О, если б мог мой обречённый голос
Вернуть долги, которых ты взыскал!!!
Но песнь растёт — так пламенно и долго —
Так льнёт переплетаться с нитью нить,
Что нет на свете долга, кроме долга —
Отдать, озвучить и соединить…

Койсу

Миясат Муслимовой

Так реки Лакии — текут или поют —
В пульсирующем каменном свеченье,
И шёпоты садов — затишье и уют —
И блеянье отар — по склонам там и тут —
Протяжные слова их стройного реченья…
Застенок или путь — теснины этих гор?
Под взорами орлов ты извилась тесьмою,
Как будто впереди предсказанный простор,
Неведомый твоим излукам до сих пор,
Сулит проклятие или грозит тюрьмою,
И голос твой дрожит — вселенский плач и стон
Тебя преследуют предчувствием тяжёлым,
Что на тебя с высот кренится царский трон,
Вот-вот низринется обвал со всех сторон,
И смертоносный сель прокатится по сёлам…
Ты прячешься в камнях, ты замедляешь ход,
Ты сводишь берега, как раненые плечи,
И зимняя тоска тебе на грудь кладёт
Неотвратимый снег и неделимый лёд,
И еле слышатся тогда речные речи.
Но сон твой короток… ведь рекам не до сна,
Когда живая кровь толкается в истоках…
Минуют холода, и новая весна
До самого тебя распеленает дна,
И ты воспрянешь — дело только в сроках!